Шерлок Холмс поклонился нам и, надев цилиндр, зашагал прочь по неровной почве к дорожке.
– Почему он думает, что мы задержимся здесь – на кладбище и в этой стране? – спросила я.
– Всегда хочется помедлить в присутствии смерти. – Ирен оторвалась от созерцания надгробия мадам Рестелл и сосредоточилась на карте. – Тот памятник – через дорогу. Он на участке, в центре которого пруд, выложенный белым мрамором, – вот здесь.
– Ты же не собираешься следовать совету этого господина?
– Конечно нет, Нелл. Но я принимаю его вызов. Пошли! Нас не напугает еще одно таинственное надгробие. Мертвые спят, и вряд ли кто-нибудь из них пробудится.
Я последовала за подругой, ворча, когда ботинки увязали в густой траве.
Как и всегда, если говорят, что идти недалеко, нам пришлось одолеть порядочное расстояние. Наконец мы добрались до надгробного камня, о котором говорил мистер Холмс.
– Неплохой памятник, – заметила Ирен, когда я поравнялась с ней. – Не слишком роскошный, но и не безвкусный. О чем он нам говорит?
Прямоугольник высотой в два-три фута, увенчанный аркой, покоился на двойном пьедестале со ступенями. Имя покойной было высечено заглавными буквами: «ЭЛИЗА ГИЛЬБЕРТ». Такое незамысловатое, заурядное имя. Над декоративным бордюром памятника было высечено слово «МИССИС» – тоже заглавными буквами, но помельче.
– Это неправильно, – сказала я. – Если она действительно была «миссис», то ее следовало называть по имени мужа: скажем, «миссис Уильям Гилберт». А ее собственное имя, Элиза, должно быть в скобках.
– Ты хочешь сказать, Нелл, что это памятник разведенной женщине?
– Вполне возможно. В наши дни такое бывает. Вспомни о матери Пинк.
Примадонна кивнула и заметила:
– Как мало можно узнать из этой подписи: «УМЕРЛА 17 ЯНВАРЯ 1861 В ВОЗРАСТЕ 42 ЛЕТ».
– Не такой уж юный возраст, чтобы скончаться в такой стране, как эта, – откликнулась я. – К тому же это было в начале кровопролитной гражданской войны.
Ирен наклонилась, чтобы смахнуть веточку со второй ступени пьедестала:
– Надгробная надпись – такой сжатый и скудный итог жизни. Просто удивительно!
– Но ведь кто-то достойно ее похоронил. Чего же еще желать?
– Хотелось бы гораздо больше информации о миссис Элизе Гилберт. Шерлоку Холмсу кое-что уже известно.
– Почему же в таком случае он не поделился с нами?
– Потому что я разозлилась из-за того, что он сует нос в мои личные дела. Вот он и бросил мне вызов.
– Ты сама обязана разыскать информацию об этой миссис Элизе Гилберт? Думаю, тебя должно еще больше злить, что этот господин толкает тебя на загадочный путь без всякой подсказки. Ты же не думаешь всерьез, что Элиза Гилберт – твоя мать?
– Во всяком случае, теперь я знаю, что мадам Рестелл ею не является, и это большое облегчение. Независимо от того, были ее мотивы благородными или нет, мне не улыбается быть непризнанной дочерью «самой безнравственной женщины Нью-Йорка».
– А если Элиза «самая безнравственная женщина Бруклина» или и того хуже?
– Значит, она опять-таки может оказаться лучше, чем полагают сплетники. Кстати, нам предстоит недельная качка на волнах Атлантики, Нелл, если мы надумаем отбыть прямо сейчас…
Я позеленела при одной мысли о морском круизе. Покатые холмы вокруг нас качнулись и пришли в движение – бесконечное, вызывающее дурноту движение.
– Или, – сказала Ирен, – мы можем остаться здесь ненадолго и поднять каменную «перчатку», брошенную Шерлоком Холмсом на Гринвудском кладбище. Попытаемся узнать, кем была эта леди и почему кому-то могло прийти в голову, что она каким-то образом связана со мной.
– Никогда о ней не слышала, – призналась я. Но меня вдохновляло, что наконец-то мы имеем дело со скромным забытым созданием, подобным моей покойной матери.
– Элиза Гилберт, – снова прочитала Ирен. – Хорошее имя, надежное и заслуживающее доверия.
– Согласна. Вообще-то оно звучит как-то по-английски.
– Ты так думаешь? Многие граждане США имеют английское происхождение, даже мадам Рестелл. Возможно, и моя мать была англичанкой? – Подруга с нежностью посмотрела на надгробный камень. Она уже начала придумывать биографию и характер той, что лежала под ним, – так актер сочиняет свою роль.
Я тоже благосклонно смотрела на миссис Элизу Гилберт.
Теперь мы наконец-то могли предать забвению мучительную историю мадам Рестелл и ее убийцы. Нашим вниманием завладела другая женщина, которая умерла так давно, в 1861 году, когда Ирен было… о!.. три или четыре года. Именно тогда она, сиротка, впервые появилась в театре. Весьма красноречивый факт.
«Благословенна будь, Элиза Гилберт, кем бы ты ни являлась!» – подумала я. Неведомая покойница стала своеобразным занавесом, скрывшим за собой сцену мрачной трагедии. Но я была готова к тому, что занавес поднимется опять – над нашим новым расследованием. Быть может, теперь нас ждет уютная сентиментальная семейная драма.
Ведь даже если миссис Элиза Гилберт была разведена, она никоим образом не сможет соперничать с мадам Рестелл в ужасах, связанных с матерями и младенцами. Разве нет?
Послесловие
Сотни представителей светского общества дрожали от страха, узнав, что Комсток ее настиг. Они боялись, что когда ее припрут к стенке, на суде могут всплыть их имена, и все скелеты в их шкафах будут выставлены на общее обозрение.
Нью-йоркская газета об аресте мадам Рестелл (1878)
Более десяти лет я читала и изучала дневники Пенелопы Хаксли, на основе которых опубликовала семь томов. При этом меня поразило количество вспомогательных материалов, которые, как я обнаружила, присовокуплялись к этим дневникам.
Я начинаю подозревать, что тот, кто изучал дневники мисс Хаксли до меня, добавил к ним дополнительные страницы.
Самая впечатляющая находка, которая представлена в данном томе, – три отрывка из записной книжки Шерлока Холмса. По-видимому, он регулярно делал заметки, но никогда никому их не показывал, даже доктору Уотсону. Эти фрагменты демонстрируют – как и опубликованные материалы, связанные с Холмсом, – что доктор Уотсон был гораздо лучшим летописцем приключений знаменитого детектива. Холмс мог сколько угодно придираться к «ненаучному» подходу друга, но, вне всякого сомнения, милый доктор оказался более талантливым писателем.
Как обычно, мои исследования доказывают, что персонажи и события описаны в дневниках Хаксли достаточно верно. Исключение составляют вопросы, которые намеренно скрывались, – например, убийство мадам Рестелл Вильгельминой Хейвуд Гилфойл. Жаль, что в Викторианскую эпоху столько тем было под запретом. С другой стороны, именно поэтому дневники мисс Хаксли служат нам окном, из которого открывается захватывающий вид на потайные уголки тогдашней жизни.
