Это был разгром, масштабы которого невозможно даже вообразить. И парижане осознали необходимость капитуляции. Раненые, покрытые грязью и ошеломленные поражением солдаты возвращались огромными беспорядочными толпами. Даже не получившие ранений возвращались домой больные, сломленные и настолько изможденные, что падали прямо на улицах, и их подбирали лавочники или те, кто находился поблизости. Луиза и все другие сиделки сбились с ног. Даже Катрин, как бы она сама ни была слаба, делала что могла — утешала умирающих. Среди них был и Анри Берришон. Он не узнал ее, пребывая в полубессознательном состоянии от сильной боли, но в момент смерти вцепился в ее руку, она поцеловала его в лоб и закрыла ему глаза.
24
Франция сдалась. Для того чтобы окончательно сломить ее дух, Бисмарк потребовал частичной оккупации Парижа. Правительству пришлось согласиться на это. В день, когда пруссаки официально въехали в Париж, чтобы щегольнуть своей победой, Мари с Луизой опустили шторы на всех окнах здания. То же самое происходило по всему городу — во всех магазинах и кафе ставни держались закрытыми, вешали таблички, что пруссаки обслуживаться не будут. Шестьсот представителей немецкой знати, великолепные в своей офицерской униформе и сверкающих шлемах, ехали во главе длинной колонны кавалерии и других войск, прошествовавшей по Елисейским Полям. За ними молча, с ненавистью и враждой, наблюдали парижане. Когда через несколько дней победители отбыли восвояси, они оставили после себя горькое болезненное чувство унижения, которое еще больше настроило против правительства отдельные группы людей, чем грубый просчет с осадой.
Луиза, горя нетерпением увидеть Поля Мишеля и не обращая внимания на то, что на горизонте заново сгущаются тучи, написала ему, что ожидает его скорейшего возвращения. Вместе с продовольствием в город хлынула задержанная почта. Луиза прочитала письма от Уилла, который уверял ее, что магазин процветает и что в ее отсутствие разработкой фасонов занимается одна из ее протеже, которую он лично назначил. Он скучает по ней, любит и остается ее преданным Уиллом. Она была растрогана, но сразу же по прочтении вложила письма обратно в конверты. Когда же писала ответ, то ни словом не обмолвилась о возвращении в Англию. Разве может она оставить Париж теперь, когда здесь столько пришлось пережить?
Когда пришло письмо от Поля Мишеля, она нетерпеливо вскрыла конверт, надеясь сразу же узнать о времени его возвращения, но он писал о лошадях, на которых катался, о школе, о своих новых друзьях. Наконец она дошла до последнего абзаца: «Я пока не хочу возвращаться в Париж, хотя ужасно желаю увидеть тебя и тетю Катрин. Теперь, после того как военнопленных освободили, а императора отправили в ссылку к императрице и наследному принцу, мой отец должен скоро вернуться домой, и мне хотелось бы перед отъездом провести последние несколько дней с ним. Пожалуйста, напиши, что я могу здесь немного задержаться. Твой послушный любящий сын Поль Мишель».
Она сразу же написала, что дает свое разрешение, подавив острое чувство разочарования. По счастью, все ее время уходило на поиски нового жилья для них с Катрин, так как она решила вновь осесть в городе, а это оказалось не так-то просто, учитывая множество разрушенных и поврежденных зданий. Мари настояла, чтобы они не торопились съезжать от них, за что Луиза была ей очень признательна. Торговые залы постепенно приводили в их первоначальный вид, по мере того как пациенты уезжали домой или переводились в госпитали за пределами Парижа для продолжения лечения. Уорт снова развесил на обозрение припрятанные до времени шелка и атласы. Он достаточно хорошо знал женщин и понимал, что для них нет лучшего способа воспрянуть духом, чем сшить себе новое платье, и точно — к нему сразу же пришла посетительница, всю осаду проносившая сшитую им легкую летнюю одежду, невзирая на безжалостные морозы.
— Я просто не могла показаться в зимней одежде, сшитой не вами, мсье Уорт, — объяснила она.
— Ах, мадам, — улыбнулся он. — Благодаря людям с такой силой духа, как вы, Париж вновь станет самим собой.
Но пока еще было слишком рано. После жестокого восстания власть захватили коммунары, и правительство вынуждено было бежать в Версаль, и вместо триколора, который срывали и топтали ногами, в Париже теперь повсюду виднелись красные флаги. Правительство из Версаля присылало свои войска, и гражданская война, в попытке избежать которой Евгения пожертвовала императорской династией, все-таки разразилась, принеся с собой самые кровопролитные сражения, какие когда-либо видел город. Коммунары перегородили все улицы баррикадами, ружейные и орудийный залпы не смолкали сутками. Луизе казалось, что ее соотечественники сошли с ума. Иначе чем еще можно было объяснить эту резню, когда французы по всему городу проливали кровь своих же собратьев французов. Уорт не выпускал на улицу ни ее, ни других женщин. Здание номер семь снова превратилось в медицинский пункт, когда коммунары перестреляли перед домом Уорта организованную группу миротворцев, вышедших с флагами, на которых значился призыв сложить оружие; раненых затащили внутрь и оказали им помощь, пока за ними не пришли их родственники.
Этот случай привлек ненужное внимание Коммуны к Уорту и его семье. К нему пришла группа коммунаров, которые стали колотить кулаками в дверь, требуя, чтобы их впустили. И не подумав снимать запоры и отодвигать засовы на огромных уличных дверях перед таким отребьем, Уорт обратился к ним с балкона, под которым сияло золотом его собственное имя, значившееся над запертым входом.
— Что вам нужно? — высокомерно спросил он, оставаясь даже в это страшное время великим кутюрье в своем пышном шейном банте и сюртуке с бархатным воротником.
Дюжий коммунар, бородатый и зоркий, выступил делегатом от имени своих товарищей, широко расставив ноги и слегка прогнувшись, чтобы видеть Уорта. Вид у него был достаточно агрессивный.
— Пора вам оказать нам активную поддержку. Нам нужны мужчины. Я научу вас пользоваться этим, если вы пока не умеете. — Он подбросил в воздухе винтовку, и на штыке вспыхнул серый блик. — Будете отстреливаться на Вандомской площади, это всего в двух шагах от вашего дома.
От негодования Уорт потерял дар речи. Предъявлять подобное требование тому, чья непоколебимая верность императору и императрице никогда не ослабнет!
— Я — англичанин! — гневно воскликнул он, с нескрываемым презрением оглядывая стоявших внизу людей. — И ваша революционная деятельность не имеет ко мне никакого отношения.
Он развернулся, чтобы пройти в дом, но коммунар грубо закричал:
— Постой-ка! У тебя есть взрослый сын, англичанин. Его, кажется, зовут Гастон.
Уорт снова подошел к парапету балкона. Он знал, что коммунары пытались убедить его семнадцатилетнего сына вступить в их ряды. Буквально вчера Гастон, бледный и взбешенный, ворвался в дом, объявив, что он готов умереть за Францию, но что он никогда не будет сражаться за Коммуну.
— И что? — холодно отрезал Уорт.
Коммунар оскалил в улыбке желтые зубы, стараясь казаться дружелюбным.
— Гастон ведь не станет отговариваться тем, что он англичанин. Ведь его мать — француженка. В его жилах течет достаточно доброй французской крови, чтобы он встал с нами на баррикады и сражался за свободу.
