“Да, — размышлял Сайго, поднимаясь и принимая душ, — есть вещи более страшные, чем смерть”. Он знал, что мир — это огромное колесо, орбита, на которой человека удерживает его карма. Колеса среди других колес, судьбы среди других судеб. К концу дня в его душе наступит покой. И тогда, если смерть придет к нему, он встретит ее с радостью.
* * *
День был ясным и не очень жарким; легкие перистые облака скользили по светлому небу. “Слишком хороший день, чтобы сидеть дома”, — решила Жюстина.
Она собрала сумку, села в машину и выехала на шоссе, не зная еще, куда направляется. Она вспомнила об одном пляже, который все усиленно расхваливали. Жюстина не знала дороги, но в этой части побережья трудно было заблудиться, и в конце концов она оказалась там, куда хотела попасть. Девушка выбралась из машины и пошла вдоль берега.
Она чувствовала прилив сил, и ей не хотелось пока укладываться на теплый песок. Широкий пляж был на удивление чистым. Зеленоватый прибой пенился и обрушивался на песок ослепительными серебряными струями. В этот утренний час людей здесь почти не было. Мерный шум моря и крики чаек дарили удивительный покой.
Постепенно пейзаж стал изменяться — так медленно, что какое-то время Жюстина этого не замечала. Но теперь ей казалось, будто она здесь когда-то уже была. Например, она знала, что сейчас выйдет на узкую косу — и действительно, коса появилась за поворотом. Жюстина стала недоумевать: “Куда же я попала?”
Когда она оторвала взгляд от моря и посмотрела вправо, она увидела знакомые очертания домов. У нее вдруг замерло сердце, словно она стремительно опускалась в кабине скоростного лифта. Как же она могла быть такой дурой! Ведь этот пляж совсем рядом с загородным домом ее отца.
Наконец Жюстина увидела этот дом во всем его великолепии.
Она увидела, как открылись деревянные ворота и кто-то спустился по ступеням.
“Господи, — подумала Жюстина. — Это Гелда!”
Первым ее побуждением было тут же развернуться и уйти, но она точно приросла к земле. “Что она там делает?”
Гелда сняла солнечные очки.
“Она заметила меня. — Жюстина была в панике. — Теперь я не смогу уйти”.
Гелда подошла ближе. Они стояли напротив друг друга на пустынном пляже, словно два дуэлянта, готовые выстрелить.
— Жюстина!
— Да.
— Какая неожиданность. — Сестры молча смотрели друг на друга, испытывая неловкость, точно два незнакомца, которые совершенно случайно оказались рядом на званом ужине.
— Ты здесь... не одна?
Ветер трепал их волосы, как вымпелы на поле битвы.
— Я жду одного человека.
— Я тоже.
— Понятно.
Жюстина не могла не заметить, как сильно изменилась Гелда, как она похорошела, с каким изяществом двигалась. И потом, в ней чувствовалась какая-то уверенность — впрочем, уверенности в ней всегда было на двоих. Это была прежняя Гелда, у которой не переводились поклонники, которую вечно куда-то приглашали. Гелда, которая так грациозно каталась на коньках, несмотря на свою полноту, что ее партнеры очень скоро останавливались на краю катка и не сводили с нее восхищенных глаз.
Жюстина всегда была слишком маленькая; слишком худая, чтобы мальчики обращали на нее внимание; слишком неуклюжая, чтобы заниматься спортом. Она только больше замыкалась в себе, и зависть поедала ее изнутри как прожорливый великан, чудом забравшийся в ее щуплое тело.
— Отец здесь? — Гелда покачала годовой.
— Нет, он в городе. — После недолгих колебаний она добавила, — У него неприятности.
— Как обычно.
— Мне казалось, семейные дела должны хоть немного тебя волновать. Мама всегда была к тебе так привязана.
И между сестрами опять встало прошлое: безобразная гноящаяся рана.
— Я не виновата, что мама так ко мне относилась, — отрезала Жюстина.
Ее душил гнев, и если раньше у нее и мелькнуло желание рассказать Гелде о Николасе, теперь это желание прошло.
— Я тоже не виновата, что я такая, как есть.
— Это всегда было твоим оправданием.
— Девушки молча смотрели друг на друга. Жюстина была в полной растерянности. “Боже мой, — подумала она отчаянно, — мы снова стали детьми. Когда мы встречаемся, мы просто не можем вести себя как взрослые; нам хочется только одного — причинить друг другу боль”.
Гелда зажмурилась от яркого солнца.
— Не хочешь зайти, на минутку?
— Нет, я...
— Пойдем, Жюстина.
* * *
— Значит, ты тоже это почувствовал.
— Да. Сегодня ночью. Или утром. Не знаю.
— Хорошо, что ты пришел сюда.
— Мне больше некуда было идти, — сказал Николас. Фукасиги бледно улыбнулся.
* * *
Сегодня не было занятий, и пустой додзё казался огромным. Николас с грустью вспомнил о своей последней встрече с Кансацу в токийском пригороде. Ему показалось, что с тех пор большая часть жизни пролетела незаметно: дни и ночи окутывали его своей бесконечной чередой и убаюкивали, как морской прибой.
Чего он добился в Америке? Как бы он распорядился этим временем, если бы остался в Японии? Столько лет. А если бы он никогда не занимался будзюцу? Что тогда? Каким бы он был теперь? Правительственным чиновником с высоким жалованием и ухоженным садом. Две недели в году в Киото или даже в Гонконге, когда он не переполнен западными туристами. Преданная жена, дружная семья. Детский смех.
“Пустота становится заметной только тогда, когда ее больше нет”, — подумал Николас Жюстина. Жюстина. Жюстина. Его награда за то, что он, наконец, пересилил прошлое. Николасу вдруг мучительно захотелось снова увидеть могилы родителей, стать перед ними на колени, зажечь ароматные палочки и прочитать молитву.
— Ты принес? — спросил Фукасиги.
— Да. Я знал, что это надо сделать.
— Пойдем.
Фукасиги провел его через пустынный додзе, пересеченный полосами бледного света, просачивающегося сквозь разрывы в темных облаках.
Они прошли в самый конец здания, в комнату, устланную татами.
Фукасиги сел, скрестив ноги, и взмахнул рукой.
— Поставь это между нами.
Николас достал сверток, принесенный с собой, и развернул его. Это была шкатулка с изображением дракона и тигра, которую когда-то подарил его родителям Со Пэн.
— Открой ее. — В голосе Фукасиги звучала почтительность. Николас послушно поднял тяжелую крышку, открыв девять граненых изумрудов. Фукасиги затаив дыхание смотрел на эти камни, искрящиеся и сияющие в тусклом свете.
