Холден что-то говорил девочке. Танаку он не интересовал. Ей хватило корчащегося бледного тела Уинстона Дуарте – все еще прошитого черными нитями, – чтобы понять: расчет на родительский инстинкт не сработает. Девчонка оказалась бесполезна. И ее задание – доставить верховного консула к Трехо – тоже невыполнимо. Даже если Дуарте способен покинуть это место, ни Трехо, ни Лаконии, считай, не существует.
Следовательно, и ее статус «омега» ничего не значит. Она сменила его на кое-что получше. На свободу. Ничто не помешает ей поступить так, как она сочтет нужным, разве что найдется кто такой храбрый, что попробует помешать.
Ее одернул шум. Стрекочущее гудение, чем-то напоминавшее поступь солдат на плацу. Из отверстия в светлой горячей поверхности камеры появился громадный насекомоподобный часовой, за ним другой. А потом они хлынули из всех отверстий. Танака чувствовала, как округлились у нее глаза.
– Холден, у нас проблема.
Он тихо выругался. Девочка плакала. Голубые светлячки вихрились искрами погребального костра.
– Если их подранить, они вас разберут на части. Буквально: используют ваше тело на восполнение ущерба.
– Вы сумели защитить девочку?
Холден на мгновенье смешался. С кожей у него было что-то не так. Как будто под ней нарастал слой перламутра.
– Я… да? Наверное.
Танака переключила встроенный в рукав пулемет на бронебойные.
– Хорошо. Теперь постарайтесь для меня.
Первый выстрел был нацелен в Дуарте, но авангард вражеской армии, накатив на нее, сбил прицел. Толчок отбросил ее в сторону и запустил кувырком, но она и тогда не престала улыбаться нападающему. В этом безликом и безглазом механизме было мало органического. Она вогнала кулак в то, что сходило у него за грудь, задержала костяшки на необыкновенных пластинах его брони или экзоскелета и открыла огонь. И удивилась результату – даже с учетом поддержки ее силового скафандра. Часовой дернулся, замер, и тут же на его месте возникло двое. Она ощутила притяжение, как от магнита, хотя сенсоры ее скафандра не отмечали присутствия поля, а тело пронизала боль, словно иголки вгоняли в кожу. Один из часовых замахнулся на нее серповидой лапой, лезвие скрипнуло по нагрудной пластине, а она успела увидеть, как Холден, своим телом заслоняя девочку, скалит зубы в напряженном усилии.
Уколы ослабели, она ухватила лапу-серп, уперлась ногами в тело механизма и вырвала лапу напрочь. Вокруг были другие – бились о нее, так что от лязга в ушах звенело. На миг она потерялась в экстазе боя, ломая все, до чего могла дотянуться, и расстреливая то, до чего не могла.
Их было слишком много – никакой надежды на победу. Одному повезло: он оставил осколок своего панциря занозой в левом плечевом стыке скафандра. Другой обернулся вокруг ее правой ноги и не отпустил, даже когда она вогнала в его тело дюжину пуль. Они роились, колотились о нее, гибли и уступали путь десяткам следующих. Она снова переключилась на зажигательные, и все вокруг обратилось в пламя, но они все напирали, пробиваясь сквозь расширяющуюся огненную стену. Двое повисли у нее на правой руке и общими усилиями сумели погнуть броню. Еще двое добрались до левой. Она не знала, скольких убила, но наверняка больше дюжины. Сколько успела, пока они не наткнулись на работающую стратегию.
Она продолжала стрелять, но целиться уже не могла. Хорошо, если кто-то из них вылезет на линию огня и подохнет. Холден обхватил девочку, закрыл глаза, обливался потом. А за его спиной, сквозь толпу часовых, она видела Дуарте.
Человек, ради которого она изменила Марсу, болтался мокрой тряпкой на ветру. Его сияющие незрячие глаза больше всего напоминали ей катализатор, которого держала при себе Окойе. По черным нитям бежали голубые светляки, сшивали его как было. Она его не жалела. Она чувствовала только презрение.
Светящиеся глаза обратились к ней и как будто ухватили ее. Впервые за все время – увидели. Что-то открылось в глубине ее сознания, что-то там взломали, вскрыли, и в нее влился Дуарте. Понятие об Алиане Танаке отдалилось и уменьшилось в сравнении с сознанием Дуарте – или чем там он стал теперь. Муравей, презревший муравейник, будет разорван. Осе, предавшей гнездо, не жить.
Часовые потащили ее к нему, к его черной паутине, в воронку унижения. Ее заполнил океан стыда – стыда, который помимо ее воли вливали в нее в наказание, или подчиняя, или доказывая, что собственная душа может обратиться против нее по чужой воле… Все равно. Девчонка визжала, зовя отца, а в глубокой темнице своего сознания маленькая Алиана Танака оплакивала родителей и свое злодейство: ведь она обратилась против духовного отца, истинного отца, и идеалов Лаконии. Ее наполнили голоса, скорбные, гневные, обжигающие, как струя из пескоструя. Она чувствовала, как разваливается в поле их внимания, пока от нее не осталось одно горе. «Продолжающееся насилие в интимной сфере», – произнес чужой голос в уже не ее сознании. Вторжение в ее тайное «я». В место, которое она таила про себя и только для себя.
К ней пробился еще один голос. Не Дуарте, не его улья, а ее собственный. Из ее прошлого. Не причиняй он боли до сих пор, она бы вряд ли его расслышала. Тетя Акари. «Ты грустишь или сердишься?» И пощечина обожгла не зажившую еще щеку. «Ты грустишь или сердишься?»
«Сержусь», – подумала Танака, и стало так.
Она подняла голову. До Дуарте в его изорванной темной колыбели оставалось не более восьми метров. Двигаться она не могла. Часовые держали крепко и усердно пытались разобрать. Но держали они скафандр. А не ее.
Ее недаром так долго обучали самым разным видам боя. Выучка дала простое преимущество: двигайся помимо мысли. Не обдумывай, не взвешивай, не планируй. Все это ни к чему. Аварийный сброс скафандра превратил его в расцветающий бутон: пластины и сочленения раскрылись лепестками и отвалились вместе с держащими добычу насекомоподобными тварями. Танака была свободна. Ощутила кожей воздух, легкость поддоспешника, напор жара. Все это доходило вспышками. Она их сознавала, но не удостаивала внимания. Знала, что один удачный удар часового вскроет ее до кости, но знала без страха. Как один из многих факторов, которые просчитываются без участия мысли, как ловят брошенный мяч.
Она мгновенно преодолела расстояние до Дуарте, скользнула к нему сквозь прорванную девчонкой дыру в левой части паутины. Одной рукой обхватила его горло, ногами обвила его за пояс. Жар его тела причинял боль, но она держалась. Такое положение позволяло использовать все мышцы тела, мощь спины против мелких шейных позвонков Дуарте. Где-то вопила девчонка. Что-то кричал Холден. Танака потянула с разворотом. Позвоночник Дуарте переломился с щелчком выстрела. Она не столько почувствовала, сколько услышала. Будь здесь гравитация, голова у него повисла бы под тяжестью черепа. А так почти ничего не изменилось. Часовые дрогнули. Снова закричал Холден. Что-то ужалило ее в плечо. Волоконце черной пряди впилось в кожу. На месте укуса выступила полукруглая капелька темной крови, она ее стерла, а Холден снова закричал. На этот раз до нее дошел смысл слов.
