закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками: то — о н и…
Через два месяца после Кишиневского погрома сын военврача и член «Поалей Цион», 24-летний Пинхас Дашевский приехал в Петербург, где редактор Крушеван издавал уже другую газету — «Знамя», в которой первым опубликовал «Протоколы сионских мудрецов» под названием «Программа завоевания мира евреями». Дашевский совершил покушение на редактора-антисемита, но тот отделался легким ранением. Дашевского судили и приговорили к пяти годам в арестантских ротах с поражением в правах. А евреи увидели, что нашелся мститель, готовый отдать жизнь не за светлое будущее России, а за свой еврейский народ.
Именно эту готовность бороться за свой народ Дашевскому инкриминировали в 1934 году, когда его посадили за сионизм в советскую тюрьму, где он и погиб.
Что касается готовности мстить за свой народ, то тогда еще семнадцатилетний Берл Кацнельсон считал, что эта «…месть имела большое значение не только за пределами еврейского мира, но играла важную роль внутри него: если у погромщиков она должна была вызвать страх, то в среде еврейства она была нужна для воспитания нового типа евреев — людей революционного мышления, смелых, волевых, решительных, готовых на самопожертвование»[800].
А Жаботинский, окончив перевод «Сказания о погроме», заметил, что Кишиневский погром — это «…исходная точка целой эпохи нашей жизни в качестве народа»[801].
* * *
7 июля 1903 года министр внутренних дел Плеве издал указ, по которому сионизм ставился вне закона.
Российское еврейство начало бурлить как кипящий котел. Еврейская молодежь рвалась в бой. Разгорелись бурные споры между сторонниками усиления еврейского воспитания в галуте и сторонниками эмиграции в Эрец-Исраэль. Дошло до того, что и те и другие решили обратиться к Герцлю, который был принят при многих королевских дворах Европы.
Ровно через месяц после указа Плеве, 7 августа 1903 года, Герцль прибыл в Санкт-Петербург и уже на следующий день попал на аудиенцию к Плеве. Беседа длилась около часа. Потом Герцль записал в дневнике, каким он увидел Плеве и как прошла аудиенция.
«Лет шестидесяти, крупный, точнее тучный (…) Мы сидели в креслах друг против друга, по обе стороны маленького столика. Говорил Плеве долго, так что у меня было достаточно времени присмотреться к нему. Желтоватый, болезненный цвет лица, седые волосы, белые усы и поразительно молодые, живые карие глаза. Он говорил по-французски не блестяще, но и не плохо. „Я дал вам аудиенцию по вашей просьбе, месье доктор, в надежде прийти к взаимопониманию касательно сионистского движения, каковым вы руководите. Отношение нашего правительства к сионизму — а оно может стать, я бы не сказал, благосклонным, но вполне в духе нашего соглашения — будет зависеть от вас“. — „Если только от меня, ваше превосходительство, то это отношение будет великолепным“, — сказал я, и он кивнул (…) Тут я попросил у него листок бумаги, чтобы помечать те вопросы, на которые хотел получить ответ. Он дал мне бланк, но не поленился оторвать верхнюю часть, будто опасаясь, что я использую его не по назначению (…) Передавая мне бланк, он сказал: „Надеюсь, вы не дадите неподобающего хода нашей беседе. Мы обязаны требовать от всех наших подданных империи, включая евреев, патриотического отношения к государству Российскому, а в последнее время положение евреев ухудшилось вследствие того, что они присоединились к революционным партиям. Мы симпатизировали сионистскому движению, пока оно было направлено на эмиграцию (…) Однако со времени проведения Минской конференции мы видим большие перемены: все меньше говорят о сионизме, направленном на Палестину, и все больше — о культуре, об организационных вопросах, касающихся еврейской нации, что для нас совершенно нежелательно“»[802].
Далее Герцль пишет, что, по словам Плеве, Россия особенно хочет избавиться от своих евреев, которых Плеве назвал неассимилируемыми элементами.
Плеве, разумеется, не мог себе представить, до какой степени он окажется неправ в своей характеристике евреев. А Герцля поразило, что Плеве знаком с руководителями сионистского движения. Отвечая на вопрос Плеве, чем царское правительство может помочь сионистскому движению, Герцль перечислил три пункта:
1. Обратиться к турецкому султану с просьбой выдать евреям хартию[803];
2. Оказать содействие еврейской эмиграции из России;
3. Не возражать против объединения различных сионистских групп в единую легальную Сионистскую федерацию России.
Плеве согласился со всеми тремя пунктами при условии, что евреи не будут участвовать в русском революционном движении и тем более возглавлять его, по крайней мере, на протяжении пятнадцати лет.
Если Плеве ошибся, назвав русских евреев «неассимилируемыми элементами», то относительно их участия в Октябрьском перевороте и даже даты этого переворота он оказался провидцем.
Перед уходом Герцль попросил у Плеве рекомендательное письмо к графу Витте. Герцль хотел обсудить с графом некоторые финансовые вопросы. Плеве недовольно поморщился, но письмо написал, вложил в конверт и запечатал.
Что подумал Герцль о манерах русского министра, гадать не приходится.
— Рад был познакомиться с вами лично, — сказал на прощание Плеве.
— Я тоже, ваше превосходительство, — поклонился Герцль.
Кроме письма Герцль получил от Плеве памятную записку, где сообщалось, что сионистское движение может рассчитывать на правительственное «моральное и материальное содействие в отношении мер, предпринятых движением, которые приведут к уменьшению еврейского населения России. Это содействие будет состоять в (…) облегчении работы эмиграционных комитетов и в оплате необходимых им расходов, разумеется, не из правительственных фондов, а из налогов на евреев»[804]. Плеве также предупреждал Герцля, что, если сионизм в России не будет направлен на эмиграцию евреев, правительство незамедлительно объявит сионистское движение вне закона. В заключение Плеве написал, что прилагаемая записка приравнивается к правительственному документу, поскольку Плеве показал ее Государю императору Николаю II[805] и тот разрешил передать ее доктору Герцлю.
В воскресенье Герцль поехал на Острова на дачу к министру финансов графу фон Витте обсудить деятельность Сионистского банка в России.
«Он принял меня сразу же, — записал Герцль в дневнике, — но не очень-то любезно. Большой, уродливый, неряшливый, напыщенный чиновник лет шестидесяти, со странно вытянутым носом, вогнутыми внутрь коленями, кривыми ногами, а потому с шаркающей походкой. Еще более осторожный, чем Плеве, он сел спиной к окну, чтобы свет падал на меня. По-французски говорит очень плохо (…) Раньше всего он спросил (несмотря на рекомендацию!) (…) — Вы что, иудей? — Да, иудей и глава сионистского движения. — А то, о чем мы будем говорить, останется между нами? — Несомненно. — В последнее время появился новый и весомый фактор: евреи составляют только семь миллионов из нашего стотридцативосьмимиллионного населения, но (…) более половины
