(или Белого города, только что построенного); причем часть пути его осля вел за повод сам Борис Федорович Годунов.
Спутник Иеремии, архиепископ Елассонский Арсений, описывая церемонии и пиры, которыми сопровождалось учреждение патриаршества, много говорит о роскоши и великолепии московского двора и с особым восторгом рассказывает о приеме обоих патриархов и других архиереев, происходившем 27 января у государя в Золотой палате, откуда они перешли в покои царицы Ирины. Он восхищается ее красотой и приятной речью, говорит о ее жемчужной короне с 12 зубцами, в ознаменование 12 апостолов, и унизанной жемчугом бархатной одежде; после нее стояли царь и Борис Годунов, а потом многие боярыни в белых как снег одеяниях, со сложенными на поясе руками. Между прочими подарками она вручила Иеремии драгоценную чашу, обильно украшенную жемчугом и самоцветными камнями, и просила его молить Бога о даровании ей наследника Русской державы. В Москве не жалели тогда дорогих камней, серебряных сосудов, шелковых тканей и соболей для раздачи иноземным гостям; чем, конечно, и приводили их в восхищение. Вообще московскому двору недешево обошлось исполнение его давнего желания относительно русской патриаршей кафедры.
Возвышение московского архипастыря повело за собой и возвышение некоторых других архиереев, чтобы достойным образом обставить новую патриаршую кафедру. А именно четыре архиепископии были возведены в достоинство митрополий: Новгородская, Казанская, Ростовская и Крутицкая; а шесть епископов получили титул архиепископский: Вологодский, Суздальский, Нижегородский, Смоленский, Рязанский и Тверской. Кроме того, установлено быть семи или восьми епископиям, большая часть которых вновь учреждена, каковы: Псковская, Ржевская, Устюжская, Белозерская, Коломенская, Брянская, Дмитровская. Вселенский патриарх еще несколько месяцев оставался в Москве и уехал, осыпанный щедрыми подарками и снабженный царской грамотой к султану Мураду. А спустя два года, то есть в мае 1591 года, в Москву прибыл тырновский митрополит Дионисий за милостыней и с грамотой, которой патриархи Антиохийский и Иерусалимский, совместно с Цареградским и целым освященным собором, подтверждали учреждение русского патриарха; причем ему назначено было пятое место, то есть после всех четырех восточных патриархов. Москва была не очень довольна последним условием, ибо желала получить третье место на том основании, что считала себя Третьим Римом.
Хотя с переменой сана власть русского архипастыря в действительности оставалась такая же, как и прежде, и отношения его к царской власти почти не изменились, однако новый титул имел немаловажное значение. Русская церковь отныне сделалась вполне самостоятельной церковью и независимым от Царьграда патриархатом, чем возвысилась и в собственных глазах, и во мнении других христианских народов. Изменились и церковные отношения между Западной и Восточной Русью, то есть Литовской и Московской. Возобновление особой Киевской митрополии, как мы видели, произвело разделение Русской церкви на две части. Теперь, с учреждением патриархата, западнорусские митрополиты уже не могли считать себя равными с московскими архипастырями, и если не de facto, то de jure восстановлялось до некоторой степени русское церковное единство. Наконец, возвышение титула сопровождалось некоторыми новыми преимуществами в обряде и облачении: московский патриарх носил теперь митру с крестом наверху, бархатную мантию зеленого или багряного цвета; его церковный амвон, вместо прежних восьми ступеней, возвышался на двенадцати и так далее, что придавало первосвятительскому богослужению более блеска и вселяло более уважения к особе архипастыря[60].
Учреждением патриаршества Борис Годунов, конечно, исполнил давнее желание русских людей, но вместе с тем он и лично для себя, для своих планов приобрел крепкую поддержку во главе Русской церкви, то есть в патриархе Иове, всем ему обязанном, а также и в других архиереях, им возвышенных. Имея, таким образом, опору в духовенстве, Борис Федорович старался расположить в свою пользу и другое могущественное сословие — военное. Поэтому он усердно радел об его имущественных интересах, то есть о его поместьях и вотчинах. Годунову в этих видах приписывают также прикрепление крестьян к земле, а следовательно, и водворение крепостного права в России. Но об этом прикреплении поговорим в своем месте; а теперь обратимся к другому событию.
Самым важным по своим последствиям событием сего царствования оказалась внезапная смерть девятилетнего царевича Димитрия, которого, как мы видели, отправили вместе с матерью и родственниками Нагими в его удельный поволжский город Углич. Тут он рос на попечении своей матери Марьи Федоровны Нагой, а в его маленьком уделе распоряжались ее братья, преимущественно старший из них, Михаил. Впрочем, никакой самостоятельности этот удел не имел, и самая семья Нагих жила под надзором царских чиновников, во главе которых был поставлен преданный Годунову человек, дьяк Михаил Битяговский. От него Нагие получали и деньги, назначенные московским правительством на содержание удельного княжеского двора. Михаил Нагой был человек преданный крепким напиткам и довольно буйный, и у него с Битяговским нередко происходили столкновения из-за означенных денег: Нагой требовал больше, чем выдавал ему Битяговский. Кроме того, Нагие смотрели на этого дьяка и его подьячих как на шпионов, приставленных к ним и доносивших в Москву об их поведении. Таким образом, жили они в обоюдной неприязни и подозрениях. Меж тем в Москве Годунов, его родственники и приверженцы косо смотрели на углицкого царевича, который по бездетности Федора Ивановича, вопреки своему рождению от пятой супруги, являлся возможным его преемником, и притом таким, от которого Борис Федорович и многие другие бояре не могли ожидать для себя ничего хорошего. Поэтому с их стороны заранее принимались разные меры против царевича, как будущего претендента на престол. Так, по внушению Бориса царь запретил поминать в церкви на ектении своего младшего брата как незаконного, чтобы унизить его в глазах народа. А между боярами пущены были слухи о жестокосердии мальчика, напоминавшем отца, о каких-то его выходках и угрозах против бояр. Рассказывали между прочим, будто он, однажды играя со своими сверстниками, велел им сделать из снега подобие человеческих фигур, назвал их именами известных бояр, самую большую фигуру именем Бориса Годунова; после чего своей маленькой саблей отрубил ему голову, а другим кому руку, кому ногу, приговаривая, что так-то будет им в его царствование. В действительности Димитрий был довольно болезненный мальчик; по крайней мере, известно, что он страдал иногда припадками падучей болезни; но помянутые басни, конечно, имели своей целью возбудить среди бояр опасения, а следовательно, желание устранить царевича и подготовить их к готовящемуся событию.
Это событие не замедлило.
До семьи Нагих тоже, в свою очередь, доходили какие-то слухи о замыслах и покушениях на особу царевича. Опасались, по-видимому, более всего Битяговских, Михаила, его сына Данилу и его
