каймой.
Пилат был абсолютно уверен в своей полной власти над Марией. Но возиться с испуганной бродяжкой желание пропало. Разве что из чистого любопытства спросил, выгнув полные губы в презрительную дугу:
– Ты Мария Магдалина? – Прокуратор не сомневался, что она станет отказываться от своего имени, как обычно делали многие, когда их хватала стража.
Но Мария ответила утвердительно. Наместник оживился:
– Боишься меня? – спросил, заранее зная ответ.
– Боюсь, – отозвалась Мария.
– С чего бы? – прищурился Понтий Пилат. – Провинилась передо мной? – И, не дожидаясь слов Марии, твердо сам же ответил: – Провинилась! Наблудила щенка от Йешуа!
– Я любила Его! – прозвенел голос Марии, удивляя Пилата. – И теперь люблю! – Твердость задела прокуратора.
Он расширил глаза и мотнул головой:
– Кого? Очумела, дура! Йешуа умер! Забыла, что ли? Мария посмотрела так, будто прокуратор обманывал ее. Понтий Пилат резко выпрямил спину. Недовольно топнул черным кожаным башмаком с ремешками вокруг икр, украшенным на подъеме серебряной подковкой, отличительным знаком всадников. И нервно повысил голос:
– Что это значит?
– Для меня он жив, – сказала Мария.
Прокуратор Иудеи покривил губы:
– Значит, вместе с тобой он умрет еще раз.
– Другие сохранят память, – твердо проговорила она.
– Кому эта память нужна? – усмехнулся наместник.
– Тем, кто осудит убийц! – сказала Мария.
Понтий Пилат дернулся от этих слов, словно получил пощечину. Уловил явный намек на себя. Нет, эта чертова бродяжка совсем не кроткая и смиренная, как показалось ему навскидку. И она определенно не понимала, что римлянину нельзя так отвечать. Ему надо покоряться. Как покоряются цари иудейские. Дура. Намек Марии вызвал ярость. Прокуратор зло заиграл скулами, привычно прожевал толстыми губами. И вдруг его осенило:
– Отрекись от Йешуа! – выдохнул он во всю мощь легких. И рассудил, что неплохая мысль пришла в голову. Ведь если заставить Марию в храме отречься от Йешуа, эту новость быстро растащат по Иудейским землям. Отречение Марии сделает ее с сыном совершенно безвредными. От нее отвернутся последователи Йешуа. Не останется никаких знаков для иудеев и само собой усохнет в мозгах брожение. Наместник осклабился, посмотрел на Марию спокойно, добавил: – Так ты спасешь себя и своего щенка.
Ответ Марии удивил. Понтию Пилату показалось, что она не уловила главного в его предложении, не постигла своей выгоды, не учуяла, что спасение в ее собственных руках. Она кротко отозвалась:
– Он спасет нас.
– Ты сумасшедшая! – закричал прокуратор, и по телу побежали колики.
– Я не отрекусь.
– Его нет в живых! – налился кровью Понтий Пилат, чувствуя, как из рук ускользает его власть над нею. – Тебя никто не спасет, кроме меня, глупая! Отрекись! – Желваки на лице заходили.
Марию Магдалину секли долго, исполосовали все тело. С каждым ударом жгучий огонь пронзал насквозь, палил мозг, выжигал сознание. Но слышались только слабые стоны и ни единой слезинки в глазах.
Понтий Пилат стоял на возвышении посередине двора и смотрел мрачным взглядом. Распластанная вниз лицом Мария уже не поднимала головы. Взмахом руки прокуратор остановил солдата. На женщину плеснули воду. Она не шевельнулась. Наместник шагнул ближе. Было бы проще отсечь ей голову, мелькнуло в голове, но он тут же отбросил эту мысль. Какой от этого прок? Что он получил, распяв на перекладине Йешуа? Покоя как не было, так и нет. Прокуратор с неприязнью окинул взглядом окровавленное тело Марии и отвернулся.
Солдаты оттащили обездвиженное тело под навес, бросили на клок сена.
Мария пролежала до вечера. Изредка ее окатывали водой, приводя в чувство. И тогда вместо своего тела женщина ощущала сгусток боли. Однако раз была боль, стало быть, была жизнь.
Сознание плавало, как щепка на штормовой волне. Его кидало то в бездонную пропасть небытия, то выбрасывало наверх, к свету. Явь сплеталась с видениями в единое целое. И когда в очередной раз рассудок вырвался из глубокой бездны, Мария сначала почуяла, а потом увидела Йешуа. Он стоял перед нею и протягивал руку:
– Я помогу тебе, Мария. Поднимайся.
– Йешуа, – она не узнала своего голоса. – Твой сын родился.
– Я знаю, – ответил Йешуа.
Мария вскочила на ноги, метнулась к нему, схватила за руку и удивилась, как легко все произошло. Она больше не ощущала боли. Хотела сказать ему об этом, но он остановил:
– Приготовься стать безумной для всех. Сейчас лишь твое безумие спасет нашего сына.
– Я согласна, Йешуа, – она снова не узнала своего голоса.
И вдруг четко различила крики солдат и увидела, как солдаты кинулись к навесу. Мария вцепилась в руку Йешуа:
– Они хотят схватить тебя, Йешуа.
Но солдаты пробежали мимо, глядя в одну точку, а один из стражников, нервно заикаясь, вопил дрожащим голосом, брызгал слюной:
– Она сдохла, она подохла!
Мария обернулась, взгляд отметил на клоке сена окровавленное женское тело. Она узнала свое тело. Солдаты наклонились над ним и трясли. И другой голос квакнул:
– Отошла все-таки. Перестарались, – затем скис лицом и обронил: – А кто доложит наместнику?
При упоминании о Понтии Пилате стражники пугливо засуетились и пошли в стороны. Тот, который задал вопрос, вздохнул, почесал затылок и поплелся через двор.
Мария посмотрела на Йешуа:
– Почему я вижу свое тело? – спросила растерянно. – Они говорят, я умерла.
– Они не знают этого, – сказал Йешуа. – Тебе еще долго жить среди людей. Безумие поможет тебе. Но ничего не бойся, я буду рядом. – И он слегка подтолкнул Марию.
Она сделала шаг к своему телу, коснулась его и внезапно ощутила дикую боль, приподняла голову, надеясь увидеть Йешуа, но его уже не было. А вокруг загомонили обрадованные солдаты:
– Ожила, она ожила, она живая. Живучая.
Понтий Пилат был недоволен тем, что его побеспокоили ложной вестью, оторвали от дел. Он смотрел, как Мария шевелилась, намереваясь сесть. Лицо ее показалось прокуратору странным. Оно глупо кривлялось, а губы несли околесицу, нелепицу, бессмыслицу. Наместник насторожился.
Мария села и задергала головой, издав короткий неестественный смешок. Прокуратор помрачнел еще больше. Ему не хотелось верить в то, что он видел. Уж этого он никак не ожидал. Впрочем, стоит повременить и посмотреть, что будет дальше.
Еще три дня после этого Марию держали под навесом. Ей кидали еду, она отбрасывала ее, смеялась и бормотала несуразицу. По ночам почти не спала. Проваливалась в сон на несколько минут, вздрагивала, просыпалась, выкрикивала, тревожа стражу. Однако скоро стражники привыкли и уже не обращали внимания. Понтий Пилат ждал.
Мария стала подниматься на ноги и топтаться. Движения были сумбурными, резкими, из рассеченных мест на теле выступала кровь.
Прошло еще несколько дней. Не дождавшись изменений, наместник прислал римского лекаря. Тот возился с Марией три дня кряду, мазал какой-то вонючей
