— Сука, думаешь, ты победила? — Воцарилась тишина. — Пусть я сяду в тюрьму, но в сравнении с тобой я свободен. Зато ты никогда не освободишься от меня.
39
Петра тихонько вошла к себе в квартиру и, стараясь не шуметь, закрыла дверь. Дело шло к вечеру, однако ей не хотелось разбудить Тони, если ему все-таки удалось заснуть. По настойчивому настоянию Петры он обосновался у нее, пробыв в больнице всего одну ночь. Его оставили там, опасаясь последствий переохлаждения, а не из-за нанесенных ему побоев. Три треснувших ребра, два перебитых пальца, сломанная челюсть оказались недостаточным основанием для того, чтобы занимать больничную койку, о чем врач безапелляционно сообщил Петре, когда она попыталась возразить против чересчур скорой выписки.
— Наверно, ему понадобится восстановительная лицевая хирургия, однако с этим придется подождать, — сказал он.
И Петра привезла Тони к себе. Она не думала, что ему стоит оставаться наедине с самим собой, а он не захотел отправляться в Англию до ареста Вильгельма Альберта Манна. Теперь, когда его участие в расследовании перестало быть тайной, составленный им психологический портрет получили все немецкие полицейские, занимавшиеся серийным убийцей. Петра знала со слов Тони, что ему звонили полицейские Гейдельберга, Бремена и Кёльна, однако он почти ничего не рассказал о том, о чем они беседовали, разве что они серьезно отнеслись к полученному от него психологическому портрету. Он вообще говорил мало, лежал, молча уставясь в никуда и вряд ли даже осознавая присутствие Петры.
Естественно, Морган и Гэндл увезли Кэрол в Гаагу. Ханну Плеш они проинформировали о том, что сами возьмут у нее показания, которые тотчас пришлют в Берлин, чтобы полиция могла свернуть криминальную сеть Радецкого в Германии и за ее пределами. Петре это тоже не понравилось, однако у нее хотя бы появилось время перевести дух. А Плеш была совершенно счастлива сбросить с плеч хотя бы одну ношу после драматической и неординарной операции, целью которой был Радецкий.
Тем не менее у Петры был неприятный разговор с начальницей по поводу присутствия Тони в Берлине и ее собственного участия в расследовании дела серийного убийцы. Но едва стало ясно, что ничего не просочилось в прессу о самых причудливых деталях конечной стадии операции, Плеш немного успокоилась. Ее больше беспокоил вопрос присутствия голландского детектива и двух британских офицеров в спецназовской операции, чем, как она это называла, анархическое поведение Петры. Она могла это стерпеть, получив отличный результат, думала Петра.
Марийке уже на другое утро вылетела ранним рейсом в Кёльн. Наедине им удалось провести меньше часа, что неудивительно в том хаосе, и обе в своем тогдашнем состоянии были способны лишь на бессвязную беседу. Петру не покидало неприятное чувство, что им больше не вернуться к прежней легкости, и она уже жалела о потере.
Петра бесшумно вошла в гостиную и увидела сидевшего на диване Тони.
— Привет, — сказала она.
— Хороший день?
Петра сняла кожаный пиджак и повесила его на спинку стула.
— Много работы. Весь день мы разбирались с окружением Радецкого, чтобы найти побольше свидетелей. Мало кто хочет говорить.
— Все равно вы продвигаетесь, — заметил Тони.
— О да, у нас явный прогресс.
— Этого не скажешь о Марийке.
Петра вопросительно посмотрела на него:
— Ты сегодня говорил с ней?
Тони кивнул:
— Она звонила. Ей опять придется лететь в Кёльн, и она хотела знать, нельзя ли ненадолго остановиться в Берлине? Ни в контору, ни на мобильник она не прорвалась, поэтому позвонила сюда.
— И что ты сказал?
Тони улыбнулся:
— Я сказал, что ей стоит заранее договориться с отелем, поскольку я занял кровать, а вам обеим вряд ли понравится делить диван.
Петра почувствовала, что заливается краской:
— Когда она будет тут?
Тони посмотрел на часы:
— С минуты на минуту.
На лице Петры отразился ужас.
— О черт! Надо принять душ. Как я выгляжу?
— Думаю, она не обратит на это внимания.
— А я сама ничего не значу?
Петра бросилась в ванную комнату, но не успела добежать до двери, как зазвонил домофон.
— О черт!
— Слишком поздно, — проговорил Тони и подался вперед, тотчас поморщившись. — Пожалуй, мне пора прилечь.
— Нет, останься, — с несчастным видом скомандовала Петра. Она нажала на кнопку, открывая входную дверь, и тыльной стороной ладони вытерла рот. — Господи, до чего же я волнуюсь.
Потом проглотила слюну и пошла открывать дверь в квартиру. Она встала на пороге и начала прислушиваться.
Марийке появилась неожиданно, улыбаясь от уха до уха:
— Привет! Ничего, что я так?
Петра с жаром обняла ее.
— Я очень рада, — пробурчала она, уткнувшись лицом в волосы подруги.
— У меня заказан номер в отеле по совету Тони. Но сначала мне хотелось бы поговорить с вами обоими, — сказала Марийке, целуя Петру в уголок губ.
— С обоими?
Марийке кивнула. Тогда Петра взяла ее за руку и повела в гостиную. Все трое обменялись приветствиями, и Марийке посетовала на плохое состояние Тони, пока Петра открывала бутылку вина.
— Итак, — спросила она, — о чем мы будем говорить?
— Мне нужно быть в Кёльне, чтобы обсудить план дальнейших действий, — ответила Марийке. — Они следят за ним уже четыре дня, и пока получается так, что в газетах не было упоминания о Лейдене, я думаю, свое следующее убийство он надеется совершить в Голландии.
— Значит, вы продолжите наблюдение после того, как он пересечет границу? — спросила Петра.
— Именно это мы будем обсуждать завтра. Если он явится в Голландию, то завершать операцию придется мне. Я не хочу затягивать. Но пока он не сделает определенный шаг, у нас нечего ему предъявить, кроме косвенных улик. Поэтому мне нужна ваша помощь. Я подумала, может быть, у вас получше с идеями?
Петра встала и заходила по комнате:
— Давай посмотрим, что у нас есть. Есть машина, которую видел друг доктора Шиллинг, и машина с гамбургским номером возле дома, где убили доктора де Гроота, которая и навела нас на Вильгельма Манна. Еще есть масляное пятно на папке, которую он оставил у Питера де Гроота в кабинете…
— И ничего на остальных трех папках, найденных на других местах преступления, — мрачно вставила Марийке.
Не утратив присутствия духа, Петра продолжила:
— Еще морской узел, который тоже ведет к Вильгельму Манну.
— И тысяче других людей, — возразил Тони.
