class="a">[1042].
Вскоре после этого, по всей видимости, Лем написал коротенький рассказ «Загадка» – последний в цикле «Кибериады». Против обыкновения рассказ не описывал очередные социальные конструкты, а в юмористическом ключе изображал, как наделенные сознанием роботы рассматривали бы проблему продолжения рода и что думали бы о человеческом способе размножения. Рассказ в следующем году был опубликован в ФРГ, но вот у себя на родине Лем не решился его предлагать в силу чрезмерной, как он считал, фривольности[1043].
В начале июня 1980 года Лем получил почетную награду Еврокона за творческие достижения. Жюри также отметило роман Вишневского-Снерга «От разбойника…», о чем, между прочим, сообщила «Трыбуна люду»[1044]. А «Жиче литерацке» отметила, что в Швеции вышла вторая после «Кибериады» (на самом деле уже седьмая) книга Лема. И какая же? «Рукопись, найденная в ванне». Магнус Хедлунд – автор рецензии на роман Лема, размещенной в крупнейшей ежедневной газете страны Dagens Nyheter («Дагенс нюхетер»/«Новости дня»), – написал, что этому роману позавидовал бы даже Джон ле Карре, автор шпионских детективов. Что интересно, в капиталистической Швеции роман вышел вместе с предисловием, к которому некогда принудила Лема коммунистическая цензура, но Хедлунда это нисколько не смутило; он только поиронизировал над наивностью Лема, указавшего, что Пентагон III отличается от Пентагона I тем, что изолирован от мира: «А нынешний – нет?»[1045]
Казалось бы, все это свидетельствовало о продолжающемся расцвете польской фантастики (символом чего стало появление в 1982 году ежемесячника «Фантастика»), но один из ее представителей, 28-летний Марек Орамус, довольно пессимистично заявил, что по большому счету единственным настоящим фантастом в стране остается Станислав Лем, причем он же в этом и виноват: уж слишком высокую задал планку, вдобавок еще и понаписал теоретических трудов, в которых сформулировал принципы литературного произведения вообще и научно-фантастического в частности. Попробуй соответствуй всему этому, будучи начинающим писателем! Как результат – «ни один из молодых, внушавших большие или хотя бы средние надежды творцов (Остоя, Борунь, Трепка, Хрущевский, Зегальский) долгое время не мог расправить крылья. После издания первой научно-фантастической книги они умолкали – иногда на долгие годы»[1046]. Статья Орамуса, невзирая на иронический тон, четко свидетельствовала о том, что сияние Лема по-прежнему затмевало вспышки всех остальных авторов, пусть даже корифей уже давно не издавал бестселлеров.
1 июля 1980 года правительство Бабюха ввело коммерческие цены на мясо и мясные продукты. Разумеется, то и другое тут же подорожало, но власти формально были ни при чем. Однако рабочих было не провести, и они начали повсеместно устраивать забастовки, верные принципу «не остановишь [производство] – не добьешься». Уже на следующий день Комитет защиты рабочих призвал организовывать стачкомы и не выходить с территории предприятий на улицы, чтобы не давать пропаганде повода обвинять манифестантов в грабежах. Поначалу представителям правительства удавалось гасить недовольство обещаниями, отчего Герек так успокоился, что улетел на отдых в Крым. Дирекции заводов и фабрик, осмелев, начали увольнять забастовочных активистов, особенно связанных с подпольными профсоюзами. На гданьской верфи им. Ленина среди прочих уволили несговорчивую крановщицу Анну Валентынович, причем сделали это всего за пять месяцев до ее пенсии. Столь откровенное наплевательство на интересы трудящихся вызвало новую забастовку. Дирекция пошла на уступки, и Лех Валенса, который возглавлял стачком, объявил об окончании акции протеста. Но тут произошло неожиданное: рабочие потребовали продолжать стачку до тех пор, пока не вернут на работу уволенных с остальных предприятий города. Спустя два дня на верфь пробрались делегаты других стачкомов, и образовался Межзаводской забастовочный комитет. На воротах верфи протестующие вывесили список требований, а еще украсили решетчатые створки иконами и портретами римского папы. В тот же день на верфи появились деятели «Знака» и Комитета защиты рабочих, сформировавшие экспертную группу при Валенсе. Они огласили воззвание 64 варшавских деятелей культуры с призывом к властям начать переговоры с протестующими. Возможно, на призыв не обратили бы внимания, если бы там не стояли подписи таких людей, как Роман Братны, Ежи Шацкий и Стефан Жулкевский – абсолютно лояльных строю и никогда не участвовавших в оппозиции. Позднее к воззванию присоединилось еще несколько десятков представителей культуры со всей Польши, в том числе Щепаньский (Лем опять предпочел остаться в стороне). Дело приняло серьезный оборот, – тем более что приближался праздник Успения Богородицы, на который в Ясногурском монастыре Ченстоховы всегда собиралась масса верующих. Политбюро испугалось, что церковники, чувствуя поддержку Иоанна Павла II, могут призвать к свержению строя. Герек срочно вернулся в Польшу и встретился с главой католической церкви в Польше, кардиналом Стефаном Вышиньским. Результатом их беседы стала умиротворяющая (да еще отредактированная на телевидении) проповедь кардинала, с которой он обратился 26 августа из Ясногурского монастыря. Про кнут власти тоже не забывали, отправив за решетку несколько известных диссидентов. Герек на всякий случай еще раз сменил премьера. Но лавину было уже не остановить: несмотря на информационную блокаду и отключение телефонных линий в городах Побережья, к Межзаводскому комитету присоединялись всё новые предприятия. Более того, во Вроцлаве появился еще один межзаводской стачком. 27 августа забастовали Лодзь и Варшава, а в угольной столице Верхней Силезии, городе Ястшембе-Здруй, возник третий межзаводской забастовочный комитет! Делать было нечего, и 30 августа посланец правительства подписал в Щецине договор, признававший местный независимый профсоюз. На следующий день аналогичное соглашение подписали и в Гданьске. Это был удар по всей системе, не предусматривавшей независимых от партии организаций. 5 сентября ЦК отправил скомпрометированного Герека в отставку, выбрав на его место Станислава Каню, который имел репутацию жесткого человека. Но Каня не мог все откатить назад, поэтому бессильно наблюдал, как 17 сентября, в символический для Польши день, делегаты стачкомов со всей страны образовали в Гданьске единый самоуправляемый профсоюз под названием «Солидарность». И чтобы ни у кого не возникло иллюзий, ему придали не отраслевую, как в обычном профсоюзе, а региональную структуру, как в партии.
Для Лема это необычайное лето омрачилось самоубийством Фридерика – свояка, который занимался строительством его дома. Тот наложил на себя руки в середине июля, когда стачки только разгорались и никто еще не верил, что они станут началом слома однопартийной системы. Лем, и без того пребывавший в безысходности, должен был совсем погрузиться в пучину депрессии. Но подписание августовских соглашений заставило его воспрять духом. Он даже отважился направить в Швецию письмо в поддержку кандидатуры эмигранта Милоша на Нобелевскую премию по литературе (которую тот и получил). 26 сентября 1980 года Лем написал Врублевскому: «Не без страха смотрю в будущее, но сейчас есть определенное Novum, которого не было ни
