дома и опоздала на несколько минут; как мечтала быть ему женой; как жалела о том, что сбежала; как задувала свечу на свой день рождения, и зазвонил телефон, и в трубке его голос позвал её к себе; как бежала она к нему, задыхаясь от счастья, в тот момент, когда он наслаждался любовью с другой; как швырнули её о край стола, словно куклу, и увезли куда-то; как пытали…
«Боже!», – теперь он обратился к Богу, увидев то, что было потом, и, что было за полотном её души, но перед ним появился не Бог, а Леро. Она прошла сквозь свою душу также, как Арлстау проникал в мир Данучи.
Её лицо было тусклым, несчастным, потасканным мучениями. Её платье было помято. На коленях ссадины, на костяшках пальцев ярость. Весь вид изнемогающий, ни что в его чертах не просит о любви…
Не смотрела, как на предателя. Глаза её не созданы для подобных взглядов. Глядела в него, как в родного, свечением очей благодарила, что тот откликнулся на её зов.
–Ты должен спасти всех людей! – воскликнула она. – Доказать им, что они были не правы!
–Зачем мне что-то доказывать? – ответил ей сухо, не так, как ждала…
Взяла короткую паузу, а затем закричала, как безумная:
–Я видела твою жизнь!
Художник, даже сделал шаг назад, допустив мысль, что девушка на него набросится. Допущенное было глупым – настолько, что за такое извиняются.
–Всю? – не поверил он.
–Да, я увидела всю твою жизнь – от начала и до конца! Когда ты нарисовал мою душу, я увидела всё, и мне всё по душе, но не конец, который произойдёт сегодня…
С каждой нотой её голос становился блеклым, и художнику безумно было жаль. Так совестно пред ней, но, услышав последнюю фразу, ощутил леденящий душ и отодвинул совесть на зады.
–Нет, – снова не поверил он, глубоко заглянув ей в глаза, будто думал, что она не она. – Как сегодня? Кто так решил?
–Судьба!
–Значит, я нарисую её душу! – взволнованно ответил он.
–Не нужно! – испугалась она.
–Почему?
–Тебе и без дара по силам быть выше судьбы! Я ей не верю, я верю тебе, Данучи!
–Данучи? – в третий раз не поверил он.
–Да, твоё имя Данучи! Ты должен это знать! Ты должен знать, что живёшь не со своим именем и не своей жизнью!
–При чём тут имя и судьба мира?
–При том, что узнал об этом вовремя, а, теперь, прошу тебя, начни новую жизнь!
–Отдать дар?
–Нет, конечно! – уверенна была она. – Знаешь, чем ты отличаешься от всех нас?
–Чем?
–Ты готов поверить каждому, ты один веришь в каждого из нас, хоть тысячу раз будешь этому противоречить!
Она сказала это на последнем вздохе, а потом лишь успела промолвить:
–Прощай, мой художник.
Её глаза в этот момент потухли, рассыпалось в них всё животворящее. Сияние слетело со зрачков. Веки попытались не закрыться, а ладони желали сжать себя в кулаки, но ничего из этого не вышло!
И упала она в холодную воду, и растворилась в морской синеве, словно айсберг, угодивший в океан, чья вода – кипяток. Осталась лишь одежда…
На месте падения образовалось красное пятно, и оно не собиралось завершать свой путь, не желало тонуть в океане. Оно на глазах увеличивалось и захватывало собой весь берег, и художник видел, что уже завтра их синий океан станет красным, и планета будет выглядеть иначе – не так миролюбиво…
На художника обрушилась тяжёлая тоска, в которой неминуемость. «Я океаном стал тебе – ты утонула. На берег тело, к облакам душа. Шкатулкой стал среди шкатулок. Ты свои руки протянула – не угадала, не нашла…».
Кто-то убил её душу, кто-то осмелился на это…
Убийством задел за живое, разозлил его струны души, на подносе принёс ему горе – теперь, видит он кровь – её море и заметил, что мир сокрушим…
Полил дождь, и мир в который раз упал перед художником. Упал, то ли на ладони, то ли на колени и кричал ему, то ли «Помоги!», то ли «Пощади!», то ли «Прости!».
Все три слова не услышаны! Задел полководец художника, очень задел!
–Я и не хочу плохого тебе делать! – обнадёжил мир ничего не значащим ответом.
Арлстау не бросился к тому месту, где её тело растворилось и лишилось души. Он это сделает позже и без рвения. Разделит её боль с самим собой, ведь кроме него не кому!
Стоял растерянно, с босыми ступнями в воде и размышлял: «А стоит ли мстить полководцу или молчать мне всю жизнь у окна?!», и, словно в ответ его мыслям где-то вдалеке сверкнула молния и ударила в океан…
Глава 12
Даже для бури это черезчур!
Вся наша жизнь – сплошное потрясение, никак душа с ней не завяжет диалог. Лишь один шаг – и встретишься с сомнением, где шаг второй, там ждут другие приключения, на третьем переменчив и итог.
Надвигалась гроза, вместе с нею и буря, но до обеих нет дела!
Душа была любимым творением, как ни покрути. Её душа вдохновила на путь, как ни посмотри, а зверь подрос, набрался смелости убить и убил её, стоило художнику проснуться.
«Не честно!», – кричала его слабость, «Убей!», – молила его боль. Назвать это судьбой одно и то же, что назвать гениальным всё то, что увидел впервые. Язык не повернётся…
Бросился к дому так быстро, как мог, не жалея ступней. Добежал до двери и раскрыл её настежь, напугав своей внезапностью Анастасию.
На лице его потрясение, а в глазах застывает вопрос: «Как сказать, что увидел?!».
–Что с тобой? – обеспокоенно спросила она.
Арлстау выдохнул, набрался мужества и начал свой невысокий рассказ короткой фразой:
–Полководец убил душу Леро…
***
Недалёкое прошлое…
Каждый, кто слышал приказ Анастасии защищать Леро ценой своей жизни, был вычеркнут из жестокой игры под названием Жизнь.
Многие отправились в город художника, не многие добрались до него, никто из него не вернулся.
Противников было больше, и город был захвачен бесшумно, чтобы мирный житель не прозрел.
Полководец мог убить весь город, но ему это не нужно. Он горел желанием узнать, насколько простая девчонка по имени Леро была верна и преданна художнику.
Один звонок, короткий диалог, и оказалось, что верна безукоризненно и преданности можно позавидовать!
Полководец заманил её чужим голосом и ожидал в доме того, кому этот голос принадлежал. Она узнала его, перед тем, как потерять сознание – он был в жизни
