семантикой, есть accusativus cum infinitivo.
Выше (§3, п. 4 и §4, п. 5) было указано, почему такое подчинение необходимо называть сверхполным: оно деформирует данное придаточное предложение до полной неузнаваемости, лишая его подлежащее постановки в именительном падеже, а его сказуемое – выражения при помощи verbum finitum. Точно также (§3, п. 4) было показано, почему такой способ подчинения нужно считать мыслительно-волевым, и чем он связан с основным характером римского мышления. Обращаем внимание на момент непосредственной зависимости данного придаточного предложения от главного, поскольку придаточное предложение косвенной речи тоже зависит от verba dicendi и cogitandi, но никогда не стоит в асc. с. inf., а требует модально-временного подчинения.
6. Формулированные законы как показатель абстрагирующего мышления
Эта связь законов сложного предложения с развитием абстрагирующего мышления должна быть уже ясной для внимательного читателя, поскольку они формулировались у нас в порядке убывающей конкретности и нарастающей абстрактности. Остается только назвать эти ступени абстрагирующего мышления, поскольку они проявились в латинском сложном предложении.
То, что свободное подчинение и закон свободного подчинения являются наиболее близкими к независимому предложению, это едва ли требует доказательства. Ведь при свободном подчинении само придаточное предложение остается неизменным в самых главных своих элементах, и в подлежащем и в сказуемом с его временем и наклонением. Только один союз или заменяющая его часть речи, которыми вводится такое придаточное предложение, и свидетельствуют об его зависимости. Во всех прочих отношениях оно совершенно не зависимо. Следовательно, самая придаточность такого придаточного предложения – минимальная. Придаточное предложение на этой ступени почти так же конкретно, как и всякое независимое предложение.
Другое дело, когда мы переходим от свободного подчинения к неполному. Закон неполного подчинения говорит нам уже о гораздо более развитой ступени абстрагирующего мышления, когда из общего комплекса свободных элементов, составляющих придаточное предложение, модус уже перестает быть свободным, уже получает свое формально-грамматическое закрепление и тем самым начинает подчиняться абстрактной схеме, в которую пока еще не входят никакие другие элементы придаточного предложения. Модус тут фиксируется специально и ярко противопоставляется другим элементам предложения, оказываясь уже подчиненным определенному грамматическому правилу и потому втянутым в область абстрактного мышления. Очевидно, здесь более интенсивная придаточность, потому что здесь – более интенсивная зависимость от главного предложения.
Еще более интенсивна зависимость при вовлечении в абстрактную грамматическую схему не только модуса, но и времени придаточного предложения. Закон полного подчинения, охватывая и модальное и временное подчинение, еще крепче и сильнее приковывает придаточное предложение к главному, еще более усиливает его придаточность. Мы видели, что вырастающая на этой почве consecutio temporum есть принцип наиболее характерный для латинского синтаксиса сложного предложения, наиболее яркий и распространенный, можно сказать, прямо-таки универсальный и основной. С ним соперничает только инфинитивное подчинение, тоже весьма развитое в латинском языке.
Наконец, закон сверхполного подчинения открыл нам еще более интенсивную зависимость придаточного предложения от главного и полную потерю им всякой самостоятельности. От конкретности независимого предложения здесь почти уже ничего не осталось. Придаточное предложение превратилось здесь просто в член или совокупность членов главного предложения. Сами по себе взятые, эти члены предложения, то есть это прямое дополнение или подлежащее, этот двойной винительный или двойной именительный, конечно, вполне конкретны и ничуть не более абстрактны, чем прочие члены предложения. Однако как выражение максимально сжатого и деформированного придаточного предложения эти члены главного предложения есть показатель максимальной абстракции, до которой дошло предложение, когда-то бывшее вполне независимым. Это, следовательно, есть вершина абстрагирующего мышления, поскольку последнее выразило себя в латинском синтаксисе сложного предложения.
Разумеется, мы не станем утверждать, что эти четыре ступени развития абстрагирующего мышления находят для себя буквальное место в истории латинского языка или других языков. Чтобы это утверждать, потребовалось бы большое историко-лингвистическое исследование. Кроме того, необходимо уже заранее утверждать, что как бы теоретически ни были ясны ступени абстрагирующего мышления в языке (исторические ступени языка всегда гораздо сложнее и запутаннее), в них нет никогда равномерного и последовательного развития, и в них всегда одни элементы забегают вперед в сравнении с общим развитием данной языковой категории, а другие сильно отстают или даже просто прекращают свое развитие, становясь неподвижным и затвердевшим рудиментом. Поэтому, каковы были реальные исторические ступени развития абстрагирующего мышления в латинском сложном предложении, может показать только специальное исследование. Сейчас же мы можем сказать только то, что и в истории языка, как бы она сложна ни была, не могут не найти места для себя указанные нами четыре ступени абстракции, и что без прохождения через них латинский язык не достиг бы своей точности, которой он так отличается в свою классическую эпоху.
7. Строгость формулированных законов и невозможность исключения из них
В противоположность традиционным изложениям латинского синтаксиса, где обыкновенно исключений из правил дается не меньше, чем самих правил, формулированные нами законы сложного предложения совершенно строги и точны и не допускают ровно никаких исключений. Это могло получиться только потому, что мы базировались не на случайных признаках сложного предложения, а на самой его структуре, то есть на способе его подчинения; и мы не подгоняли способы подчинения под априорно выдуманные типы предложений, а эти типы предложений подгоняли под способы их подчинения. Поэтому у нас и получились такие типы предложений, которые вполне соответствуют своим способам подчинения. Какие же могут быть исключения по вопросам о том, как подчиняется данное придаточное предложение, то есть какие ставить в них наклонения и времена, если сами правила эти и самые типы предложений сформулированы применительно к способам подчинений?
Почему, например, обыкновенно говорится об accusativus cum infinitivo после verba voluntatis и тут же приходится говорить, что verba impediendi сюда не относятся? Только потому, что accusativus cum infinitivo ставится после verba voluntatis вовсе не вследствие того, что это verba voluntatis, и ut с конъюнктивом ставится после verba impediendi вовсе не вследствие того, что это verba impediendi. Главное здесь в том, что тут – разнотипные придаточные предложения, и разнотипные не по своей общеграмматической семантике, а именно по своим способам подчинения. Выставляется правило об асc. с. inf. в качестве подлежащего после безличных глаголов, например, после convenit. И тут же – исключение: после evenit, оказывается, надо ставить не асc. с. inf., a ut с конъюнктивом. Почему? Ответа нет, и учащемуся остается только запомнить это без всякого понимания. На самом же деле тут нет ровно никакого исключения, а просто фигурируют разнотипные по своим способам подчинения предложения.
Есть, правда, несколько обстоятельств, которые близорукий критик может считать исключением из
