от «Гаррига». Занимается живописью. Анна Дюссар осталась в Париже. Издает журнал.
Джо де Салерн все еще пытается бороться за репутацию родного городка.
Саша Дистель счастлив в браке и по-прежнему поет. Луи Маль женат на Кэндис Берген.
Серж Маркан играет на парижской сцене. Там же — Кристиан Маркан.
Андре Пуссе уже за семьдесят, он все так же играет, все так же держит свой ресторан, все так же жалуется, если проигрывает в «pétanque», и все так же скуп.
Майк Сарн снимает фильмы в Лондоне.
Кристофер Уэдоу живет в Штатах.
Жан-Луи Трентиньян одно время был женат на сестре Марканов Надин, но затем они развелись, и теперь он пребывает на заслуженном отдыхе. Сэми Фрей все еще снимается. Сержа Гей-нсбурга уже нет в живых. Многие другие просто как-то незаметно канули в небытие и живут теперь собственной жизнью. И нам не дано узнать, остались ли у них воспоминания о днях, проведенных рядом с нею.
«Каждый день я благодарю Бога — говорит она. — Не знаю, есть ли у него борода. Я вообще не знаю, кто он такой. Но каждый день я благодарю его за то, что живу на этом свете. Больше мне от него ничего не нужно».
На протяжении обеих ее жизней ей не раз выпадал повод радоваться, что она — Брижит Бардо. Но в этой, теперешней, подобные случаи имеют место гораздо чаще, чем в той, прежней. «В моем представлении кино неразрывно связано с ужасной суматохой, и я больше не желаю о нем слышать».
По ее словам, главное для нее теперь — это та любовь, которую она читает в глазах своих собак, слышит в мурлыканье кошек, ощущает в теплом прикосновении лошадиной морды — еще бы! Ведь кто, как ни она, спасла их от страшной участи. Жизнь для нее — это ее козлята и барашки, которым не придется закончить свое существование на вертеле. Главное, говорит Брижит, она обрела любовь, причем такую, которой не страшно время.
Однажды, несколько лет назад, гуляя под вечер с друзьями в Сен-Тропезе, Брижит услышала, как кто-то из туристов, узнав, отпустил в ее адрес замечание: «Qu'elle est moche» — «До чего же она страшна!» Брижит сделала вид, что не расслышала, но когда турист удалился от них на достаточное расстояние, напомнила друзьям: «Я не страшна. Я — Брижит Бардо!»
Для многих таковой она и останется.
Олицетворением женственности двадцатого века.
Ей незачем переживать за свою внешность. Она потрясающе красива. Ей нет причин сомневаться в своей привлекательности. Она само совершенство, его живое воплощение. В ней совершенно все. Цвет волос. Кожа. Зубы. Ноги. Ногти. Глаза. Скулы. Походка. Улыбка. То, как она спит, как она смеется, как хмурится. Более того, она превзошла само совершенство, став единственной и неподражаемой.
Правда, найдутся и такие, кто станет утверждать, будто она — жертва Вадима. Будто много лет назад он продал ей не тот товар. Якобы при ближайшем рассмотрении оказывается, что женщины должны вести себя как женщины, и если вы превращаете женщину в мужчину — и она начинает рассуждать как мужчина и жить как мужчина, — то вы тем самым отнимаете у нее нечто сугубо женское.
Брижит неизменно отметала подобные домыслы: «Вадим меня не создавал. Я уже существовала, как мне того захотелось, со своими собственными убеждениями, основанными опять-таки на собственных умозаключениях. И если мне что-то не нравится и я не черпаю в этом удовольствия, я просто этого не делаю. Это моя, так сказать, «детская» сторона. Вадим же ни к чему меня не принуждал. Все решения я всегда принимала сама. Так что все ошибки — тоже мои».
И тем не менее, до Вадима, настаивают многие, она уже была Брижит Бардо, подобно тому, как Микки Маус всегда оставался милой мышкой, любителем сыра. Но однажды появился Уолт Дисней. Так что Вадим лишь преподнес ее нам, причем сделал это с блеском. Он поставил на нее из-за своего честолюбия. Он стал ее Уолтом Диснеем. Спустя все эти годы, она вполне могла бы стать самой шикарной шестидесятилетней дамой в мире — носить безукоризненную прическу, шикарную одежду, дорогую обувь, — словом, все с иголочки. Но она этого не делает. Не желает. У нее до сих пор фигура — двадцатилетием узкие бедра и великолепные ноги. Лишь черты лица стали несколько тяжелее. Брижит до сих пор позволяет себя фотографировать, но обычно эта честь выпадает тем, кому она доверяет. По словам фотографов, она не разрешает им снимать себя крупным планом.
Однажды кто-то из знакомых затронул весьма щекотливую тему — подтяжку лица, правда, сказано это было о ком-то еще, но Брижит категорически отмахивается, считая это величайшей глупостью. Она вообще против подобных вещей. По ее словам, она такая, какая есть, и не желает строить из себя кого-то лет на тридцать моложе.
Но с другой стороны — почему бы не рискнуть? Ее глаза все так же хороши, губы тоже, а кожа на редкость нежна.
Стоит поцеловать это лицо — хотя бы в щеку, как принято у французов, — как тотчас закружится голова и вас охватит пьянящее чувство. Что ж, оно того стоит.
Нет ни малейшего сомнения в том, что Брижит и Франция неотделимы друг от друга. Она — из разряда таких понятий, как Лувр и Эйфелева башня. 4 июля 1986 года, в ознаменование столетия Статуи Свободы, Жак Ширак, премьер-министр, преподнес в дар Соединенным Штатам небольшую статуэтку обнаженной Бардо в позе знаменитой статуи. Так что в некотором, весьма ощутимом, смысле Бардо навсегда будет символизировать Францию.
Но все это для нее — пустой звук, если только это нельзя обратить на пользу животным.
Слово «миф» приводит ее в ярость.
Теоретически она должна бы считаться королевой Сеп-Тропеза. Хотя среди местных жителей — тех, кто поддерживал бы ее фонд, — наберется чуть больше десятка. В какой-то момент таковых насчитывалось всего шесть человек, и один из них был так зол на нее, что упорно не желал возобновить пожертвования.
Если учесть, что немалое число горожан все эти годы так или иначе жили за счет ее славы, то 12 человек сочувствующих из пятитысячного населения — это ничтожно мало. Так что Брижит права, когда говорит, что жителям Сен-Тропеза давно пора устыдиться самих себя.
И тем не менее, в эти годы водить дружбу с ней — нелегкое дело, даже когда она в настроении. Что же говорить о тех минутах, когда она не в духе. Осколками былых привязанностей, можно сказать, усеяно все
