слухам, был поставлен королевой по главе её страшной конницы. Лексий понятия не имел, кто это, но не сомневался: он чудовище.
Что ж, Клавдий ведь сам сказал: война есть война.
Регина во второй раз прислала к нему человека, чтобы напомнить, что сдаться ещё не поздно. Клавдий его не принял.
– Это уже вообще ни на что не похоже! – заявил Ларс. – Нет, верность своим убеждениям – похвальная штука, и, видит небо, мне не больно-то хочется в оттийские подданные, но неужели никто, кроме меня, не видит, что этот человек намерен потопить всю страну из-за своей дочери?!
– Может, всё-таки не только из-за неё? – предположил Лексий, потому что мысль была на редкость неуютная.
– Забыл, сколько я проторчал с ним рядом? – фыркнул Ларс. – Нет уж, я слышал. Его Амалия – это камень, об который ломаются все косы здравого смысла. Он не простит её Оттии. Ни-ког-да. Нет, честно, я всегда считал его величество разумным человеком… до сих пор. Пропасть! Паршиво прожить в родной стране двадцать лет и вдруг выяснить, что твой монарх – из тех, кто в один прекрасный день производит коня в министры! Слава Айду, честно, я рад, что он больше не желает меня видеть…
Боги! Для полного счастья Сильване не хватало только монарха, упёршегося рогом – или это дурное влияние года Огнептицы? Спасибо большое, Лексий и так уже почти не спал по ночам…
У него из головы не шёл Рад. Айду, ведь он был влюблён в свою королеву – смог ли он смириться с тем, что она будет принадлежать другому? Одно дело смотреть на недосягаемо прекрасную даму издали и совсем другое – видеть её в чужих руках… В руках степняка. Оттийцам теперь придётся сражаться с заклятыми врагами бок о бок. Раду придётся. Лексий так и не смог забыть след от лямки у него на плечах.
Про́пасть, если уж на то пошло, ты ведь даже – снова – не знаешь, жив ли твой друг. Сколько декад вы не виделись? Сколько всего могло случиться?..
Часть армии, к которой принадлежал Лексий, продолжала движение с запада на восток. Соединение со второй половиной было не за горами, а значит, наверное, и развязка. Командование вовсю планировало генеральное сражение. Лексий не имел не малейшего представления об этих планах.
Очередной ночью они встали на ночёвку у большого озера. Было уже темно, стареющие луны в мокром небе расплывались в дымке, как размытая акварель, и Лексий вдруг почувствовал, что сейчас сойдёт с ума от этой суматохи. Остальные устраивались на ночь, ставили палатки, разводили костры, а он, повинуясь неодолимой жажде тишины, бросил всё и пошёл на берег.
Озеро спало. Спал бугристый лёд, спали укутанные снегом валуны на берегу, спали бурая осока и маячащий поодаль голый березняк… Лексию вдруг вспомнилось, как в свои самые первые дни в Сильване он любовался ею из окна дилижанса. Интересно, он скоро перестанет видеть сны о том, что тонет? Или любое озеро будет до конца жизни напоминать ему треск льда под ногами?
‘забудешь. всё забывается.’
Лексий вздрогнул, но тут же выдохнул снова. Он узнал этот голос, звучащий прямо у него в голове.
Лунолис застенчиво выглянул из-за большого камня.
‘прости. не хочу пугать. не хочу зла…’
Айду, да кого ты вообще такой напугаешь, красота потусторонняя?..
– Я думал, ты живёшь в пустыне, – сказал Лексий, чувствуя себя довольно глупо.
‘не там… нигде. повсюду. нет тела… нечему привязывать к месту.’
Ах, вот оно как.
– Так ты, значит, за мной следишь? – хмыкнул Лексий. – И зачем же, скажи, пожалуйста, я тебе сдался?
Лунолис робко приблизился, обвился вокруг ног человека и по-кошачьи потёрся о его колени.
‘тот, кто понимает. единственный, кто понимает…’
До чего же часто ты всё-таки думаешь только о себе, Лексий ки-Рин.
– Точно, – сказал он. – Прости, я совсем забыл.
Немудрено, конечно – вокруг всё-таки происходит столько всего, что имя своё забудешь, но…
‘я знаю, что страшно,’ кажется, Лунолис иногда читал его мысли. ‘всем вокруг страшно. но ты не бойся… он жив… он цел… тот, за кого тебе больно.’
В этот момент Лексий даже не задумался, откуда Лис знает.
Рад! Ох, Айду, хвала небесам, с Радом всё хорошо, он-…
‘Рад? но я не о Раде.’
Он похолодел.
– Но о ком же тогда?
‘о Генрихе.’
Лексий сел. В самом буквальном смысле, на камень.
– Нет, – сказал он, не слыша своих слов. – Этого не может быть.
Наверное, именно так это и бывает. На тебя всей своей тяжестью рушится небо, и ты из последних сил цепляешься за своё «не может быть», как будто если ты произнесёшь это достаточно твёрдо, всё снова станет хорошо. Как будто что-то изменится от силы твоего нежелания верить.
Лунолис смотрел на него своими ночными, звёздными глазами.
‘но это есть. я видел сам… видел его. там, среди пепла.’
И тут до Лексия дошло.
Кто ещё стал бы выполнять жестокие приказы чокнутой королевы? Только степняки, у которых другое понятие о том, что хорошо и что плохо… И человек с сердцем, которое не чувствует.
– Господи, – произнёс он в ужасе.
Мысли путались. Рад – его Рад – самоубийца-генрих – бессердечный слуга Регины Оттийской…
Это было всё равно что услышать, что он погиб в бою. Слова были другими, но говорили то же: его больше нет и никогда не будет.
Лексий попытался было ухватиться за последнюю соломинку: Лис лжёт. Лжёт, перепутал, оговорился, и это всё неправда, это чей-то другой лучший друг сделал с собой непоправимое и ужасное, это-… Вот только не верить призрачному зверю не получалось. Помнишь? Он указал вам, где искать пропавшую царевну. Если он говорит, значит, он знает.
‘чем я тебя расстроил?’
В огорчённом нездешнем голосе звенело искреннее непонимание. Ох, пушистик, святая простота, ты, кажется, и в самом деле мыслишь не так, как люди…
– Ты не виноват, – сказал Лексий и вспомнил Ладу. Это его чёртово проклятие: всё летит к чертям, и никто не виноват. Просто зима, просто война, просто так получилось, никто ведь не в ответе за то, как получается…
Когда он вернулся в лагерь, ему словно сделали укол анестезии. Сердце чувствовало то же, что окоченевшие на морозе пальцы – как будто было не его.
Никто из его друзей ни о чём его не спросил. Может быть, просто не заметили, потому что у каждого хватало своей усталости, своей боли и своих невзгод… Тем более что внешне Лексий продолжал функционировать почти как всегда – наверное,
