оказался? Николай Глебович Корчуганов. Если бы не он…
— Отец Татьяны Николаевны? А она где, что с ней?
— Там же… в больнице, вместе с отцом работает.
— Да, брат, повезло тебе.
— Повезло, — кивнул Павел. — Это верно.
— А когда из Бийска отправляли, видел кого-нибудь?… Павел помедлил, припоминая:
— Бачурина видел.
— Значит, и он уйти не сумел? — огорчился Степан — Жаль. А Двойных и Михайлова?…
— Двойных и Михайлова не видел. Разве и они арестованы?
— Не знаю. Может, и арестованы. Да-а, — медлительно и печально вздохнул Степан, — расколошматили нас тогда… Столько людей полегло! Ну, ничего, — вскинул голову, — ничего, кончилась коту масленица… Теперь нас голыми руками не возьмешь. Ну, а Татьяна Николаевна… как она? — повернул опять разговор. — Сильно обижается на нас?
— За что ей обижаться?
— А за то… что не уберегли, не сумели защитить от карателей. Хотя не ее одну… многих тогда не сумели защитить, — подумал об отце с матерью и внимательно поглядел на брата: знает он или не знает? Но говорить об этом сейчас не решился. — Больше, наверное, не поедет на Алтай Татьяна-то Николаевна?
— Почему не поедет — поедет, — сказал Павел. — А если не сможет она, поеду сам в Томск и привезу ее… обязательно привезу! Вот кончится война…
Это откровение поразило Степана.
— Понятно. А как она… сама, Татьяна-то Николаевна, как относится к этому?
— Не знаю, — вздохнул Павел, и лицо его качнулось и как бы проплыло в сумеречном воздухе.
— Понятно. Понятно, — задумчиво повторил Степан и умолк, отчего-то погрустнев. Добавил после: — Ну что ж, будем надеяться.
Холодным октябрьским вечером бригада Третьяка выступила на Уймон. Впервые за многие месяцы шли, не избегая встреч с противником, готовые к этим встречам — приспело время решающих схваток с врагами революции. И теперь никакой пощады — кто кого! Высланная заранее групповая разведка доносила: в селе Усть-Кан, что на пути к Уймону, находятся крупные, до семисот человек, каракорумо-казачьи части под командованием хорунжего Михайлова и поручика Жучкина.
Штаб бригады разработал детальный план операции. Наступление должно вестись по двум направлениям: 2-й полк движется по Уймонскому тракту до Келей, где останавливается на короткое время, чтобы связаться с командованием первого полка для уточнения последующих совместных действий. Первый же полк идет не по тракту,[8] а несколько левее, через урочище Яконур и Келейский перевал…
Передвижение и приближение партизанских частей не осталось, однако, незамеченным — и тотчас наблюдательные посты противника подняли тревогу. Село подхватилось, взбудоражилось — забегали, заметались по улицам казаки и каракорумцы, поспешно седлая, а большей частью вскакивая на неоседланных лошадей, беспорядочно отстреливаясь и пытаясь прорваться по тракту. Но кольцо партизанских полков стремительно и грозно сжималось… И все же белогвардейцам удалось на одном из флангов прорвать засады второго полка и уйти частью в горы, а частью вниз по Чарышу, на Тюдралу, оставив около ста человек убитых и раненых… Партизаны же в этом бою не потеряли не одного бойца, лишь трое было ранено.
Собрали трофеи — винтовки, патроны, оставленную впопыхах амуницию… Кто-то притащил пачку бумаг, найденных в помещении бывшего казачьего штаба, но бумаги, как выяснилось, были пустяковыми и никакой ценности не представляли.
Потом, чуть погодя, подъехала подвода, на которой сидели две молодые женщины. Несколько бойцов следовало за телегой, громко и оживленно разговаривая, а еще один боец, худой и длинный, как жердь, шел впереди, ведя коня в поводу. Оказалось, подвода была остановлена подле поповского дома, как раз в тот момент, когда выезжала из ограды…
— Вот, товарищ комбриг, — не выпуская из рук повода, доложил боец, — хотели убечь. А мы их, стало быть, перехватили.
Третьяк подошел ближе:
— Кто такие?
Одна из женщин гневно и в то же время просительно, с надеждой глянула на него, оперлась обеими руками о кромку телеги и легко соскочила, выпрямилась, но не сделала навстречу ни единого шага.
— Ваши солдаты совершенно не правы, — слегка задохнувшись, сказала она сильным и низким голосом. — Никуда бежать мы не собирались.
— Но вы же, насколько я понимаю, уезжаете? — возразил Третьяк, внимательно оглядывая женщину; была она высокой и очень стройной, в короткой, подбитой мехом кацавейке, из-под туго повязанной шерстяной шали проглядывали светлые волосы. — Куда уезжаете? Кто такие? — перевел взгляд на другую женщину, молчаливо и неподвижно сидевшую в телеге, рядом с двумя баульчиками и какими-то узлами.
— В Шебалино, — ответила та, что стояла сейчас в двух шагах от него и смотрела все так же гневно и чуть просительно с надеждой. — Разве это запрещено нынче?
— Мет, не запрещено, — чуть помедлив, сказал Третьяк, — по опасно. Однако вы не ответили на мой вопрос.
Женщина постояла, отвернувшись, затем подошла к повозке, открыла один из баульчиков, достала откуда-то из глубины маленький, вчетверо сложенный листок, сама развернула и молча подала Третьяку. Он пробежал глазами по тексту, потом негромко, но отчетливо, должно быть, не столько для себя, сколько для тех, кто стоял рядом, прочитал вслух:
— «Клавдия Ивановна Герасимова, счетовод потребкооперации…» Печать, подпись — все на месте, — добавил и поднял глаза на женщину. — А в Усть-Кане как и зачем вы оказались? Все же не близкий свет…
— Приезжала с подругой, — кивнула та на сидевшую в повозке женщину. — Гостили у ее дяди, здешнего священника…
— Нашли время по гостям разъезжать, — буркнул Третьяк.
— Да врет она, товарищ комбриг, врет! — подал голос один из бойцов, сопровождавших повозку. — Жена офицерская — вот кто она… Мне тут один мужик сказывал: убили, говорит, ейного супруга намедни уймоновские партизаны, а она тут обреталась… А теперь хотела убечь — и концы в воду.
Третьяк выслушал и посмотрел на женщину:
— Так это?
— Нет, не так, — вспыхнув, ответила она. — Ложь. Третьяк сложил бумагу вчетверо, как было, помедлил немного, задумчиво и прямо глядя в лицо женщины, налитое молодым и здоровым румянцем, улыбнулся каким-то своим мыслям и протянул ей, тихо проговорив:
— Бумага в порядке. Можете ехать. Извините, что задержали…
Партизаны потом на все лады обсуждали этот случай. И кое-кто сожалеючи вздыхал: «Эх, зря все ж отпустил комбриг… птичка-то, видать по всему, не нашего полета! Допросить бы ее как следовает… — И добавлял, не то оправдывая комбрига, не то осуждая: — Красивая больно, вот и не устоял».
Пополудни, когда солнце выглянуло из-под редких кучевых облаков и, словно зацепившись за снежные вершины Терехтинского и Тигирецкого хребтов, облило их красновато-холодным текучим светом, партизанские полки, миновав урочище Кырлык, спустились в долину, к Сугашинскому логу, и здесь остановились. Штабу еще вчера стало известно, что выбитые из Усть-Кана каратели хорунжего Михайлова и поручика
