Офицер с переднего сиденья круто обернулся и вызывающе спросил:
— Но ведь на небесах-то вам тоже не приходилось бывать! А ведь вы знаете, что небеса есть, а?
— Или не знаете? — спросил полковник.
— Вы совершили очень тяжкое преступление, святой отец, — сказал майор.
— Какое преступление?
— Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но намерены выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма серьезно.
Скрипнув шинами, автомобиль свернул с дороги и, слегка замедлив ход, подкатил к штабу полка, а затем, обогнув здание, — к черному ходу. Офицеры вышли из машины и препроводили капеллана по шаткой деревянной лестнице вниз, в подвал — сырую, мрачную комнату с низким цементным потолком и неоштукатуренной каменной стеной. По углам свисала паутина. Огромная сороконожка промчалась по полу и скрылась под водопроводной трубой. Капеллана усадили на жесткий стул с прямой спинкой напротив пустого маленького столика.
— Пожалуйста, располагайтесь поудобней, капеллан, — сердечно предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее свет в лицо капеллану. Он положил на стол медный кастет и коробок спичек. — Будьте как дома.
Глаза у капеллана полезли на лоб. Зубы начали выбивать мелкую дробь, руки и ноги стали ватными, слабость разлилась по телу. Он понимал, что теперь они могут делать с ним все, что им заблагорассудится. Здесь, в подвале, эти жестокие люди могли избить его до смерти, и никто не вмешается и не спасет его, никто, кроме разве этого набожного, благожелательного, остролицего майора. Между тем благожелательный майор приоткрыл водопроводный кран так, чтобы вода с шумом лилась в раковину, и, вернувшись, положил на стол рядом с медным кастетом длинный тяжелый резиновый шланг.
— Ну что ж, все прекрасно, капеллан, — приободрил его майор. — Если вы не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь вы же не виновны?
— Еще как виновен, — сказал полковник. — Виновен с головы до пят.
— Но в чем я виновен? — взмолился капеллан, все более теряясь. Он не знал, у кого из этих людей просить пощады. Офицер без знаков различия притаился в дальнем углу. — Что я такого сделал?
— Именно это мы и собираемся выяснить, — ответил полковник и придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш. — Будьте любезны, напишите-ка вашу фамилию. Только своим собственным почерком.
— Своим почерком?
— Вот именно. Где-нибудь на этой бумажке.
Когда капеллан расписался, полковник отобрал у него бумажку и положил рядом с листом бумаги, который он вынул из папки.
— Видите, — сказал полковник майору, который из-за его плеча с чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.
— Почерк как будто разный, а? — высказал предположение майор.
— Я говорил вам, что это — его работа.
— Какая работа? — спросил капеллан.
— Капеллан, для меня это тяжкий удар, — с глубокой, печальной укоризной в голосе проговорил майор.
— О каком ударе вы говорите?
— Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!
— Чем? — все более исступленно допытывался капеллан. — Что я такого сделал?
— А вот что, — ответил майор и с видом человека, обманутого в своих лучших надеждах, швырнул на стол клочок бумаги, на котором только что расписался капеллан. — Это не ваш почерк.
От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.
— Как это — не мой? Мой!
— Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.
— Но ведь я только что расписался у вас на глазах, — в отчаянии закричал капеллан.
— Вот именно, — сокрушенно возразил майор. — Именно у нас на глазах. Поэтому вы и не можете отрицать, что это написано вами. Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.
— Кто это пишет чужим почерком? — спросил капеллан. В припадке злости и негодования он забыл обо всех своих страхах. — Вы сошли с ума! Что вы такое городите?
— Вас просили расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы этого не сделали.
— Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?
— Чей-то еще.
— Чей?
— Именно это мы и пытаемся выяснить, — угрожающе проговорил полковник. — Признавайтесь, капеллан.
Все больше недоумевая, капеллан переводил взгляд с одного на другого. Он был на грани истерики.
— Это мой почерк, — горячо настаивал капеллан. — Если это не мой почерк, то какой же еще мой?
— А вот этот, — ответил полковник. С торжествующим видом он швырнул на стол фотокопию солдатского письма, из которого было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри!» и приписки цензора: «Я тоскую по тебе ужасно. А. Т. Тэппман, капеллан армии Соединенных Штатов». Заметив, что лицо капеллана залила краска, полковник презрительно улыбнулся. — Ну, капеллан, не знаете ли вы, кто это написал?
Капеллан помедлил с ответом: он узнал почерк Йоссариана.
— Нет.
— Ну, а читать-то вы хоть умеете? — саркастически спросил полковник. — Автор ведь расписался?
— Да, под письмом моя фамилия.
— Стало быть, вы и автор. Что и требовалось доказать.
— Но я этого не писал! И почерк не мой!
— Значит, вы и тогда изменили свой почерк, — пожав плечами, возразил полковник. — Только и всего.
— Но ведь это просто абсурд! — заорал капеллан. Терпение его лопнуло. Сжимая кулаки и пылая от ярости, он вскочил на ноги. — Я не намерен этого больше терпеть, слышите? Только что погибло двенадцать человек, и у меня нет времени заниматься всякой ерундой. Вы не имеете права держать меня здесь! Я не намерен этого больше терпеть!
Не говоря ни слова, полковник с силой толкнул капеллана в грудь, так что тот свалился на стул. Капеллан снова почувствовал страх и слабость. Майор поднял длинный резиновый шланг и принялся многозначительно постукивать им по ладони. Полковник взял спички, вынул одну и, уставившись на капеллана злобным взглядом, приготовился чиркнуть о коробок, если капеллан еще раз проявит знаки неповиновения. Капеллан побледнел и от ужаса не мог пошевелиться. Ослепляющий свет лампы заставил его в конце концов отвернуться. Звук текущей из крана воды стал громче и невыносимо раздражал его. Капеллану хотелось поскорее услышать, что им от него нужно, чтобы знать, в чем признаваться. Он напряженно ждал. Тем временем третий офицер по знаку полковника отделился от стены и сел на край стола в нескольких дюймах от капеллана. Лицо его было бесстрастным, а взгляд пронзительным и холодным.
— Выключите свет, — бросил он через плечо негромким, спокойным голосом. — Он действует мне на нервы!
Губы капеллана тронула благодарная улыбка:
— Благодарю вас, сэр. И заодно приверните, пожалуйста, кран.
