Умрихин буги, Зиганшин рок, Умрихин скушал свой сапог, Он съел сапог, запил водой — И перед нами он живой.
— Нет, вы посмотрите, какая подвижность, — раздался от двери глуховатый голос, — настоящий Элвис Пресли. Вот оно, тлетворное влияние Запада.
Шмыгин остановился и спрятал гитару за спиной. В подсобку столовой незамеченным вошел Джага. Так за строгость курсанты меж собой называли начальника штаба училища Петра Ивановича Орлова.
— Товарищ начальник, второй взвод выполняет поставленную задачу! — влетев в подсобку, звенящим голосом начал докладывать Умрихин.
— Кто у вас сегодня прибирался в туалете? — хмуря брови, спросил Орлов.
У меня похолодело внутри. Что обнаружил Орлов в туалете после нашего ухода, я не знал. Туалет не коридор, там могло все случиться.
«Как пить дать — отчислят, — подумал я. — Самое обидное, останется строка в биографии: выгнали из-за сортира».
— В туалете прибирался я, — тихо сказал Тимка. — Курсант Шмыгин.
— Товарищ начальник, я разберусь! — прищелкнув каблуками, сказал Умрихин. — Они у меня сами сапоги сгрызут.
Что ни говори, а слух у старшины был, но свой, особый — флотский.
— Ну, это, может быть, слишком, — уже мягче сказал Орлов. — Продолжайте работу. Только не надо эти буги-вуги. Наши песни лучше. А вас, товарищ старшина, я прошу пройти со мной.
После ухода начальства в подсобке установилась тишина, лишь тихо поскрипывали ножи да, падая в бочки, булькала очищенная картошка. Минут через двадцать невысокий и шустрый паренек из Фрунзе Иван Чигорин, не выдержав, решил сбегать в туалет на разведку. Обратно прибежал, вытаращив глаза.
— Джага приказал Умрихину над одним из унитазов повесить бирку, — выпалил он, — чтоб не пользовались. Будет эталонным. Теперь, кто попадет на это ответственное задание, может сверять свою работу с образцовой. — И, прижав руку к груди, трагически закончил: — Удружили, братья, от всех спасибо!
Так, благодаря Тимке мы чуть было не прослыли специалистами по туалетам. Старшина отметил его усердие, назначил Шмыгина ответственным за каптерку. Орлов, в свою очередь, записал его в училищный оркестр. И через месяц Тимофея знала не только Колыма. С легкой руки начальника штаба именем Элвис Пресли его стал называть весь Бугуруслан. Он не обижался, говорил: называйте хоть горшком, лишь в печь не ставьте. Но в печь он чаще всего попадал сам. Причем обязательно лез головой. Характер, его не скроишь, он все равно что плохо загнутый гвоздь в ботинке: сколько ни закрывай, ни прилаживайся, обязательно вылезет наружу.
Всех, кто был из-за Урала, Шмыгин называл земляками.
— Ну а те, кто родился за полярным кругом, наверное, тебе братья? — шутили курсанты.
— Да, но таких здесь нет, — в тон отвечал им Шмыгин.
Без особых происшествий, в учебе и курсантских заботах, зачетах, экзаменах, нарядах прошли осень, зима. Мы научились быстро вставать и одеваться, ходить строем и петь любимую песню старшины про стальную эскадрилью. Постепенно начали притираться друг к другу, и даже Умрихин перестал напоминать дрессировщика. Курсанты реагировали на него, как водители реагируют, скажем, на светофор.
Весной нас перевезли с центрального аэродрома в летний лагерь, который размещался в Завьяловке.
После самостоятельных полетов, когда мы уже вовсю начали крутить виражи, «бочки» и «петли», по радио сообщили: в космос запустили Валентину Терешкову. Эта новость потрясла всех. Шмыгин позвал меня в каптерку и предложил написать письмо в отряд космонавтов: мол, здоровье позволяет, первоначальную технику освоили, готовы штурмовать новые высоты. Мне идея понравилась: уж если женщина полетела, то нам сам Бог велел. А вдруг повезет. Написали тут же на столе. Ответ пришел через полмесяца. Шмыгин был дежурным по лагерю и сам ездил получать почту. Красивые, на глянцевой бумаге, конверты он заметил сразу же. Глянул — точно, из отряда космонавтов. По дороге домой вскрыл свое письмо, прочитал и, вздохнув, спрягал в карман. Посмотрел мое — успокоился, там тоже был отказ. И тут увидел еще одно письмо — Умрихину. Не утерпел, вскрыл и его. Ответ был стандартный.
