И все же действительно ли ситуация так уж поменялась? При всей своей уникальности интернет, как любая сеть, подвержен законам сетевой экономики, а они гласят: централизованный контроль приводит к росту эффективности. Главная история XX в. — экономия масштаба — уже разворачивается в новом столетии. AT&T и ее порой союзник, порой соперник Verizon, старающиеся консолидировать беспроводную связь, стремятся доказать: крупные сети под единым контролем естественным образом приведут к увеличению скорости и лучшему покрытию сети. (В отличие от них, потенциальные преимущества открытости остаются умозрительными: как мы можем рассчитать упущенную прибыль от инноваций, которые не реализованы, или от теории, которая не получила распространения, или от песни, которую никто не послушал?)
Еще важнее преимуществ экономии и функциональности является основополагающий принцип сетевой экономики — так называемый сетевой эффект, или сетевая экстерналия. Это простая, но мощная идея: в отличие от львиной доли продуктов, сеть становится тем ценнее, чем больше людей ее используют. Никто не будет регистрироваться в социальной сети, если там нет других пользователей. А сеть, которой пользуются все, стоит несоизмеримо больше, чем суммарная стоимость сотни сетей поменьше, общее количество пользователей которых равняется аудитории первой сети. Таким образом, рост сети больше влияет на стоимость, чем просто продажа обычных товаров. Это способ сетевого самоукрепления и даже самосовершенствования. Анализируя триллионы запросов, Google постоянно оттачивает свою поисковую систему, с каждым днем все лучше — лучше, чем все ее конкуренты, — понимая, что́ на самом деле ищут люди.
Сетевой эффект только усилился под влиянием фактора глобальных рынков. Какой бы ни была власть монополий в национальном масштабе, именно потенциальный выход на мировые миллиардные рынки наиболее прямо связан с заоблачной стоимостью интернет-гигантов. Чисто теоретически существует момент, когда на преимущества масштаба начинает влиять закон убывающей доходности, но, видимо, мы его пока не достигли. А Google, Facebook и им подобные еще не получили тяжелых уроков от иностранных регуляторов или конкурентов, несмотря на относительную суровость регуляторов конкуренции в Европе и на намерение Китая создать собственных интернет-исполинов. По большей части американские компании ведут бизнес, где хотят, в то время как только горстка неамериканских игроков оказались достаточно крепкими, и уж совсем немногие смогли бросить вызов американскому доминированию в интернете.
И все же тот факт, что риск монополии присущ интернету, как любой другой сети, нельзя считать исчерпывающим ответом на вопрос, действительно ли он другой. Вопрос будущего интернета не в том, возможна ли монополия (в ряде случаев мы уже наблюдали, что это очевидно), а в том, как долго может продержаться сконцентрированная власть. Возможно, разница между настоящим и прошлым в том, что монополии XX в. были долгожителями. Вспомним, например, что господство AT&T в сфере телефонной связи длилось почти 70 лет, примерно с 1914 г. и до распада в 1984-м. Голливудские киностудии фактически захватили власть над американским кинематографом в 1930-х гг. и по сей день остаются лидерами.
По моему мнению, мы просто не знаем, сколько могут жить монополии в эпоху интернета. Да, многие интернет-компании, к прискорбию, оказались смертными или даже подверженными ужасному недугу (AOL как самый яркий пример), причем в относительно молодом возрасте. Но когда ресурсом является информация, продолжительность жизни монополии потенциально огромна, и ее всегда сложно предсказать заранее. И, более того, этот момент слишком важен, чтобы просто принимать его на веру.
По правде говоря, мы не стали бы так уж возражать против монополии, если бы ее срок был ограничен. Господство одной компании обычно бывает благотворным или даже великим в краткосрочной перспективе, но оказывается пагубным вплоть до убийственного в перспективе долгосрочной. Мы неспроста восхищаемся начинающими монополиями: на какое-то время они гарантируют огромное удобство, мощную экономию и завораживающие инновации. Молодая монополия обычно связана с золотым веком технологии. Кроме того, монополии порождают невероятную прибыль, которую можно вкладывать в расширение, исследования и даже в общественные проекты: так, AT&T протянула провода по всей стране и изобрела транзистор, а Google отсканировала библиотеки.
Проблема заключается в том, что, подобно ветеранам Конгресса или африканским диктаторам, доминирующие компании редко способны красиво уйти со сцены, когда их пьеса подошла к финалу. Перед лицом упадка они начинают делать все, что в их силах, чтобы отсрочить неминуемый конец. А в это время все остальные страдают — пусть не всегда прямо, но это сказывается в виде потерянного бизнеса, который не может взять старт, в виде задержки роста, и, самое главное, в виде общего застоя технологии и торговли.
Если бы только существовал способ наслаждаться краткосрочными преимуществами монополии без ее долгосрочного угнетения! Именно в этом и заключается цель Принципа разграничения — сделать так, чтобы это стало возможно.
Не дать монополистам естественного прибежища, а фактически неприступной крепости в форме интеграции, — и тогда даже самые успешные останутся подвержены законам конкуренции. Они всегда будут вынуждены оглядываться на соперников, потому что будут знать: ничто не защитит их от поражения в тот момент, когда они достигнут своего технологического предела. Учитывая естественное превосходство монополиста в ресурсах, устойчивый динамизм рыночной ситуации — едва ли слишком большое требование в обмен на то, чтобы оставаться на вершине.
И наконец, как насчет отдельного пользователя, который благодаря компьютерной революции получил такую власть, как никогда ранее? В эпоху, когда всем управляет личный выбор, может ли быть, чтобы мы оказались в опасности беспрецедентного захвата власти над информацией? И вообще, может быть, мы принимаем и даже приветствуем информационные империи?
При ближайшем рассмотрении оказывается, что ответ лежит не в сфере темного подсознательного влечения к размеру и власти, а в области импульса куда более тривиального: бесспорного предпочтения удобства практически всем остальным соображениям, когда это касается информационных инструментов. В случае с пивом или машиной ваш выбор может быть продиктован личными вкусами. Но с сетями наш единственный вкус — это удобство, а оно приходит с размером. Выбирая самые удобные варианты, мы коллективно уступаем власть большим компаниям, и этот процесс состоит из цепочки маленьких выборов, об итоговых последствиях которых мы вряд ли задумываемся. Привычки формируют рынки куда сильнее, чем законы.
Важность этого эффекта все больше возрастает, по мере того как наша жажда информации становится почти неутолимой. Мы едва ли снова превратимся в общество, для которого электронная информация — всего лишь приложение к ежедневной жизни. Наше общее пристрастие к преимуществам двигателя внутреннего сгорания привело к потребности в топливе, которую мы уже не в состоянии удовлетворять. Аналогичным образом зависимость от смартфонов, ноутбуков и прочих устройств привела нас к тому моменту, когда наш неутолимый спрос на широкополосные каналы связи — новое черное золото — сделал нас уязвимыми. Давайте же защищать себя от воли тех, кто стремится к доминированию над ресурсами, без которых мы не можем обойтись. Информационный век дал нам выбор. Но если мы не воспользуемся моментом, чтобы уберечь свою свободу и самостоятельность, то у нас уже не останется права винить в потере тех, кто может обогатиться, забрав их у нас так, как предсказывает история.
