Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
— Не обольщайтесь, — в свою очередь ухмыльнулся нунций. — Даже если вы победите, то смею евангельски заметить, что уже на следующий день после битвы в лице бунтующего Тостига Тощего Оленя вы получите еще более одиозного соперника, нежели Свен Эстридсен. И более коварного. Корона, знаете ли, ослепляет не столько глаза, сколько разум.
— Знаю, — криво процедил Гаральд.
— И все же, прежде чем сводить на поле битвы такие массы воинства, нужно было бы провести переговоры с Годвинсоном. Возможно, для этого следует прибегнуть к помощи Церкви.
Король задумчиво помолчал. Папскому нунцию это многозначительное безмолвие казалось бесконечным. Он уже хотел было сам нарушить его, но…
— А вы еще раз взгляните в окно, преподобный прелат Ордини, — вдруг иронически осклабился Гаральд. — Как вы думаете, для чего я собрал почти триста кораблей и более пятнадцати тысяч воинов? Для того, чтобы сражаться? — теперь уже откровенно зловеще рассмеялся он. — Боже упаси! Это всего лишь «посольская свита», которая отправляется вместе со мной в Британию на переговоры с Гарольдом Годвинсоном.
36После утренней молитвы в только вчера освященном храме Святого Олафа королевская чета, вместе с сыновьями и дочерьми, перешла в ритуальный зал замка, где их ждали чиновники двора, местные ярлы и прелат Ордини со свитой.
— Все мои триста кораблей уже стоят с поднятыми парусами, — сказал Гаральд, обращаясь к собравшимся, — готовые выйти из Осло-Фьорда и направиться в берегам Англии. Поэтому я буду краток. Я не знаю, как долго продлится мой поход. К тому же если я добьюсь победы, то на какое-то время останусь в Англии, чтобы окончательно усмирить местные народы и превратить этот остров в страну норманнов. Понятно, что все это время Норвегия не может оставаться без конунгов, которые бы правили от имени короля. Поэтому я назначаю своего сына Магнуса, восемнадцати лет от роду, конунгом Северной Норвегии, а своего сына Олафа, шестнадцати лет отроду, — конунгом Восточной Норвегии[121].
Все присутствующие восприняли эти королевские назначения молча. После небольшой паузы, убедившись, что никто не смеет перечить правителю, прелат Ордини, как старший по церковному сану, подошел к стоявшим справа от короля Магнусу и Олафу и благословил их своим усыпанным драгоценными камнями прелатским крестом.
— Волею Апостольского престола провозглашаю: да будет так, ибо так угодно Господу нашему!
Елизавета окинула грустным взглядом обоих сыновей Гаральда. Магнус и лицом, и статью был похож на отца — рослый, крепкий, с суровым взглядом юного воина. Он очень напоминал Елизавете Гаральда в те времена, когда тот собирался в свой византийский поход. В кого пошел Олаф, этого королева понять не могла, во всяком случае не в отца и не в своего деда, Олафа Святого, именем которого был наречен. Приземистый, тощий, с худощавым, прыщеватым лицом, он вообще мало напоминал норманна, по крайней мере такого, каким его принято было представлять себе там, в Киеве. И тем не менее…
Как Елизавета жалела сейчас, что не смогла подарить Гаральду ни одного наследника короны, и как завидовала наложнице Торе, которая стояла чуть в сторонке от сыновей, одетая в расстегнутую песцовую шубку, которую, кажется, не снимала даже в самую большую жару; с грудью, увешанной золотыми и бриллиантовыми украшениями. Еще бы, только что она стала матерью сразу двух конунгов, оставаясь при этом наложницей короля!
Так уж ей, Елизавете, было суждено: родить только двух дочерей, после которых Господь лишил ее способности беременеть, и которых она любила уже хотя бы потому, что их недолюбливал Гаральд. И когда король решил взять дочерей в свой английский поход, Елизавета этому не воспротивилась: не могла же она оставлять их в Норвегии на растерзание королевской наложницы, которая уже видела себя реальной правительницей страны.
37Уже перед самой посадкой на королевское судно «Храбрый викинг» двадцатидвухлетняя Мария, кроткая нравом, но, в отличие от своей сестры Ингигерды, названной так в честь своей бабушки, княгини русичей, очень крепкая телом, вдруг заупрямилась и стала умолять родителей оставить ее здесь, в Норвегии. Елизавета прекрасно помнила, что Мария уже не раз выходила в море, качку переносила спокойно, шторм ее не пугал. Тогда в чем дело?
— Ты — норманнка или кто? — презрительно проговорил отец, выслушав ее просьбу. — Или, может, забыла, что ты — дочь короля викингов? В Англии за право стать твоим мужем будут сражаться на турнирах лучшие рыцари Европы.
— За право стать моим мужем — уже не будут, — побледневшими устами возразила Мария, однако король бросил свое суровое: «Поднимайся на корабль!» и отошел к стоявшим неподалеку капитанам четырех судов, которые будут охранять «Храброго викинга» во время всего похода. Ослушаться Мария не смела, но уже на палубе судна, стоя у отведенной им с сестрой каюты, она буквально впала в истерику:
— Я боюсь этого корабля, этого моря, боюсь похода! — выкрикивала она, обращаясь к матери. — Зачем ты позволила отцу брать нас с собой?! Ты ведь провидица. Неужели ты не предчувствуешь, что ни король Гаральд, ни я из этого похода не вернемся?
— Почему ты решила, что и ты тоже не вернешься? — приглушенным, срывающимся голосом спросила Елизавета.
Королева вспомнила, как прошлой весной, во время одной из словесных стычек с наложницей, произошедшей из-за королевских дочерей, Тора гневно бросила ей в лицо: «Думаешь, никто не видит, что твоя Мария — такая же язычница и ведьма, как и ты?!» Тогда особого значения ее словам Елизавета не придала. А зря, хотела бы она теперь знать, что имела в виду Тора, когда так гневно отзывалась о ее старшей дочери.
А тем временем Мария неожиданно притихла. Она обратила внимание: мать не усомнилась в том, что Гаральду в Англии суждено погибнуть, не поверила только ее предчувствию относительно себя самой.
— Значит, тебе это тоже явилось, — угнетенно произнесла она.
— Мне, конечно, негоже вмешиваться, — все-таки вмешался в их разговор Волхвич, который по-прежнему возглавлял небольшую личную гвардию королевы — но, очевидно, Марию в самом деле гложут какие-то дьявольские предчувствия. Надо бы уважить ей и оставить на берегу.
— Случится то, что должно случиться, Волхвич, — отвела взгляд Елизавета. — И не смей больше говорить об этом. Не в нашей воле что-либо изменить.
— В нашей, пока еще было в нашей, — возразила Мария и вошла в каюту.
Все дальнейшие дни она ни с кем, кроме Волхвича, в которого тоже была тайно влюблена, не разговаривала, а только бесконечно молилась.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
