единственная продуктивная форма участия человека в собственной судьбе». Общество такого поворота не предусматривало, было к нему не подготовлено. Духовной литературы было крайне мало. Старого толка книги давно не переиздавались.
В стремлении пробиться к пониманию проблемы «человек и жизнь» на философском уровне, в НИИ, где работала Ирена, сотрудники переводили и распечатывали для себя книги индийского мудреца Шри Ауробиндо, Блаватской, американского антрополога и этнографа Кастанеды и многих других. Кастанеда положил жизнь на то, чтобы передать американцам смысл уроков, полученных им при личном общении со старым мексиканцем, ведуном доном Хуаном, не имевшим никакого образования. Дон Хуан обладал опытом, который в нашем обиходе вообще не принимался в расчёт и категорически игнорировался наукой.
Если бы я на Урале не залезала в пещеру на обрывистом берегу в желании спрятаться от проблем и вопросов послелагерной действительности, не всматривалась бы в жизнь реки, если бы не замечала, как одному ветру хочется подставить лицо, а от другого укрыться, – грамота ведуна не затронула бы меня. Но в бессловесных диалогах с уральской природой я поняла, что за постижением одной тайны следует другая, ещё менее объяснимая и отнюдь не последняя, что решительно всё связано между собой и что природа не только мать-утешительница, но и – каратель.
Доверие к урокам ведуна возникло, как только я прочла о первом задании, полученном Кастанедой от учителя: отыскать на небольшой веранде у дона Хуана свою точку. Потребность осознавать себя в подчинённости астральному плану Бытия не казалась мне бессмысленной. Возникавшая порой душевная согласованность с каким-нибудь местом убеждала, что мне удавалось найти мою точку – даже среди хаоса.
Погружение в беседы с Иреной Милевской после перевода очередной книги Кастанеды или похожей литературы и определило наше союзничество. Вообще при шаткости и валкости общественного самочувствия духовная устойчивость Ирены была необычайно притягательна. Её появление в доме таинственным образом налаживало настроение. Даже Володя, на дух не принимавший обсуждаемых нами тем и книг, неизменно радовался визитам Ирены.
Общение с друзьями из этого умного поколения мне вообще очень много давало. Мой ближайший друг Кира Теверовская, как и Ирена, покоряла способностью полезно формулировать личный опыт своих отношений с жизнью и с людьми. «Надо учиться жить без тех, кому мы не нужны», – говорила Кира. «Откуда вы, собственно, берёте право на то, чтобы переделывать другого человека? – спрашивала Ирена. – Он же не по вашему замыслу создан?» Самих моих молодых подруг эти формулы ни от чего не спасали, но выбираться из неразберихи чувств, похоже, помогали.
С сиддха-йогой познакомила меня тоже Ирена. И надо сказать, что в постулатах незнакомой йоговской системы оказалось для меня не так уж много неожиданного. То, что при медитации человек может в собственных глубинах отыскать и осознать среди многих «я» – своё Высшее, что «Бог обитает внутри нас и в виде нас», я кустарно познавала в лагерях: выносить неволю не было сил, а как-то – выносила.
Неподалёку от Нью-Йорка, в горах Саут-Фоллсбурга, находится ашрам Сиддха Йоги. В 1992 году оттуда в Ленинград прибыла миссия сиддха-йоги в составе двенадцати человек. В качестве переводчиков эту группу сопровождали Века и Ната, дочери Тамарченко, и сын Наты Андрей. В момент их приезда я была больна. Мне был предписан постельный режим. Ната и Века предложили возить меня на машине к месту занятий и лекций. Я согласилась – больше из-за желания видеться с ними, чем из интереса к йоге. Кто мог предположить, что одно из сопутствующих визиту этой миссии обстоятельств так ощутимо скажется на моей дальнейшей судьбе?
Приехавшие миссионеры оказались не отрешёнными, суховатыми монахами-свами, а современными американскими бизнесменами, ориентированными на духовную и физическую упорядоченность чувств и поведения. В целом их чистосердечные, лишённые корысти проповеди как раз и сводились к методам чеховского «добывания себя из себя». Заключал три встречи с американцами, исповедующими методы йоги, так называемый «интенсив»: в этот день Гурумаи (их гуру) должна была «обратить свою духовную энергию и энергию последователей сиддха-йоги непосредственно на Россию». Под «интенсив» был снят актовый зал Педагогического института имени Герцена. Чтобы каждый чувствовал себя ни от кого не зависимым, нас рассадили «вразрядку», через кресло. Программа включала показ американских видеолент с проповедями Гурумаи. На этих видеозаписях тысячная аудитория – преимущественно американская молодёжь – внимательно слушала речь изящной, мудрой индианки. Её проповедь сочеталась с остроумными притчами, обличавшими человеческие заблуждения и слабости. Тишина зала то и дело взрывалась смехом. Ассоциируя собственные промахи с оплошностями персонажей притч, слушатели с немалым удовольствием смеялись над собой.
Из проповедей следовало, что определяющими свойствами человека должны быть искренность и чистосердечие. Она подчёркивала: только в этом случае человеку может открыться доступ к духовному опыту. Только «распахивающему дверь в царство сердца раскрывается скрытая в нём тайна – огонь Сознания, божественного и вечного, неизменного Высшего Я, – говорила гуру. – Это и есть то, чем вы в действительности являетесь».
После урока, преподанного мне Векой в Нью-Джерси, язык энергий и йоги перестал быть для меня отвлечённым. Озадачивал один применяемый гуру термин – «игра сознания». Я никак не могла определить место «игры» рядом с искренностью и чистосердечием, пока не поняла, что под «игрой» надо понимать не форму отношений человека с миром, а характер и обогащённость самой этой творческой силы.
В перерыве присутствующие вышли в фойе. Собравшись с силами, поднялась и я. И тут ко мне подошла Аля Яровая с молодым человеком, приехавшим в составе американской миссии.
– Это Эндрю Шарп, актёр из Австралии, – представила она его. – Хочет познакомиться с русской актрисой. – И вполголоса добавила: – Был бы не прочь прийти к вам в гости.
То, что желание прийти в наш дом возникло под воздействием рассказа Али Яровой о моём прошлом, угадать было нетрудно. Я уже говорила, что сокурсница обладала поразительным талантом соучастия в судьбе другого человека. Вопреки нездоровью, я пригласила его к нам.
Это был тот уникальный случай, когда полыхавшее в глазах человека любопытство кричало о его искренности и чистосердечии. Его распахнутость просто требовала к себе внимания. Не отозваться на интерес австралийца к людям другого рода-племени казалось недопустимым грехом.
Вместе с ним пришёл переводчик – Андрей, внук Анки и Гриши Тамарченко. Пока я накрывала на стол, муж расспрашивал Эндрю о театрах и киностудиях Австралии, о сыгранных им ролях.
– О-о! Однажды мне пришлось играть роль майора вашего КГБ! – воскликнул актёр.
– Таким его играли? – сведя брови и изобразив на лице твердокаменность, спросила я.
Австралиец весело рассмеялся и отрицательно замотал головой. Мимикой показал, что имел в виду умного и даже галантного
