Радиуса, в котором витали тонкие нотки ветров Шурраха. Хуже было в саркофагах, с которых в местах соединения с крышкой Фальт стал сдирать высохший герметик. Тут же в нос ударил привычный, но все такой же неприятный запах затхлости, спертого, плохого воздуха. Каменная крышка медленно съехала в сторону, открывая вид на безжизненное тело молодой девушки, посиневшее и холодное. Сразу же он сдвинул крышку и с саркофага второго пассажира, который тоже пока еще напоминал труп, и, пока трюм проветривался после долгого пути, стал готовить противоядие.
Кастор подошел ближе, уже не так отчаянно скрываясь от чужих глаз, стал наблюдать за происходящим. В спешке и суете оживившего ночью порта никто и не обращал внимания на очередного кардийца, ожидающего кого-то недалеко от посадочной площадки цепеходов. В руках он перебирал нить с посланием, раз за разом перечитывая его.
Зелье от цутского анабиоза было куда проще того вещества, которое этот анабиоз вызывало. Если для того, чтобы уснуть на многие месяцы требовалось специальное молочко, вырабатываемое цутами только в определенное время года в их родном мире, то чтобы оживить человека достаточно было чего-то очень острого и горячего. В идеале, конечно, чтобы это что-то было еще и калорийным, потому что двухмесячный путь пусть и проходил в почти что полном анабиозе, кое-какие процессы в организме все-таки продолжали происходить.
Фальт осторожно приподнял голову девушки, приоткрыл ей рот и осторожно просунул за зубы тонкую деревянную трубочку, другой конец которой исчезал в небольшом пузырьке с питьем. Едкая жидкость побежала вниз по трубочке, смачивая пересохшие губы и рот, вниз по пищеводу, вызывая слабые реакции в еще спящем организме. Наконец, когда жидкость в пузырьке закончилась, он оставил Хариту приходить в себя внутри саркофага и проделал то же самое с Аром.
Добрых двадцать минут потребовалось телу девушки, чтобы начать подавать хоть какие-то признаки жизни. Шутка ли, но подобное путешествие не каждый мог пережить, из-за чего самых старых и молодых пассажиров перевозили только самые отчаянные пилоты и исключительно в специальных саркофагах особо большого объема.
— Бляха-муха-а-а… — простонала Харита, продирая глаза сквозь жесткую корку.
— Ну слава тагацу, — выдохнул уже успевший порозоветь и проголодаться пилот. — Кардиец только-только начинает дышать. Побудьте здесь, я скоро принесу еды и воды.
— А-ага… — только и смогла выдавить из себя измученная девушка.
Еще никогда в ее жизни ей не приходилось просыпаться в настолько ужасном состоянии. Казалось, будто бы она не спала вовсе, а лишь на десять-пятнадцать минут прикрыла глаза после двух суток непрерывного физического труда. Все тело онемело и начинало ныть… Но самое страшное было лишь впереди.
— Ай… яй-ай-ай! — ее стон перешел в тихий писк, когда кровь побежала по телу, оживляя нервные окончания.
Отсидеть ногу было неприятно и больно. Тысячи иголок будто бы впивались в онемевшую конечность, вызывая острую боль при каждом малейшем движении.
Но сейчас таким было все ее тело.
До расслабленных, еще не привыкших к шуму ушей донеслись крики пассажиров соседних цепеходов. Никому не нравился процесс “оттаивания” после цутского молока. Некоторые, что путешествовали особенно часто, учились даже специальным техникам пилотов чтобы не пить эту гадость, а лишь впадать в длительный транс через медитацию — пилотам приходить в себя было гораздо легче, о чем явно свидетельствовал убежавший за пайком Фальт.
Пользуясь открывшейся возможностью, в трюм почти бесшумным шагом вошел Кастор, отбрасывая длинную тень на два саркофага. Харита, постанывая, медленно поднялась чтобы сесть, тогда как Ар еще лежал, только-только приходя в себя.
— Фальт..? — тихо, хрипло спросила девушка. — Кто это?
Она хваталась дрожащими пальцами за бортики саркофага. Отросшие, длинные ногти царапали гладкую каменную поверхность и неприятно цеплялись за край.
— Вы кто? — громче повторила она.
