Тварь, должна уничтожить золотой запас русских и завалить Россию многометровым слоем дерьма.
И вот уже Тварь по частям перебрасывается в Россию.
Тринадцать ножек Буша» вместе с обыкновенными, замороженными, пересекают границу.
А страшная голова Твари сплющивается под прессом и в виде подарка вручается российскому банкиру, отбывающему с кратким визитом на родину. Ему же подбрасывается и тело Твари, переработанное в таблетку от головной боли.
1. И вкладчики кровавые в глазах
Банкир Сопленский летел в Москву со странным чувством страха и радости. Страха — от боязни встречи с обманутыми вкладчиками, а радость он испытывал от надежды увидеть любимые брильянтики, чуть желтоватые «якутики», спрятанные в надежном месте, кои тогда летом, в жаркие августовские дни кризиса, он так и не успел вывезти из этой прекрасной, обманутой им страны.
«Заодно и с мамой повидаюсь, — взгрустнулось банкиру. — Как она там? На ее-то пенсию?»
Вряд ли кто-либо из вкладчиков узнал бы в этом пожилом темнокожем (да, темнокожем!) джентльмене прежнего бледнолицего, страдающего всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями, банкира. (Что только нельзя купить в цивилизованной стране за деньги!)
«Я могу вас и синеньким сделать, — сказал профессор. — И серо-буро-малиновым в крапинку. Фокус в другом — как этот цвет сохранить. Вот вам таблетки. И никаких стрессов и волнений».
Сопленский быстро прошел паспортный контроль, теперь у него был новенький темно-синий американский паспорт. Затем — таможня. Румяный таможенник покопался для приличия в чемодане и вдруг обнаружил странный предмет — сплющенную голову Твари.
— Это еще что?
— Маска, — ответил на ломаном русском языке Сопленский. — Я родом из Бурундии. В таких масках у нас принято жениться.
Таможенник усмехнулся:
— Хороший обычай. После нее любой мордоворот красавцем покажется.
Через тридцать минут Сопленский уже мчался на яичного цвета «Волге» по городу.
За окнами мелькали знакомые улочки, деревья в свежезеленых листочках… И вдруг он оказался на площади перед родным банком. Сопленский заметил около дверей толпу народа.
— Останови-ка, дружок, — попросил он таксиста.
— И ты, братан, попал?
— Нет. Мама моя… мутер, — соврал банкир.
— А я на всю катушку, — грустно сказал таксист. — Пять тысяч баксов.
«Так тебе, дураку, и надо, — подумал Сопленский. — За легкими деньгами погнался».
— Встретил бы я этого Сопленского, — с ненавистью сказал таксист. — Я бы его за одно место подвесил.
«А я бы тебя, — подумал Сопленский. — Чтоб не клал все яйца в одну корзину».
Они вышли из машины.
Оказалось, что новое руководство банка обещало вернуть вкладчикам часть потерянных ими денег. Но денег было меньше, чем вкладчиков. Потому здесь и стояли, надеялись, что им-то хватит.
Таксист пришел в жуткое возбуждение, попытался влезть в середину очереди, но его вежливо оттеснили. За время стояния все давно перезнакомились, знали о своих соседях все, вплоть до имен детей и любовниц.
Таксист повернул к банкиру перекошенное лицо:
— Мне бы этого Сопленского. Вот ТВАРЬ!
Сопленскому показалось, что от этих слов в сумке, с которой он теперь не расставался, произошло некое шевеление.
— ТВАРЬ! ТВАРЬ! — повторял в бессильной злобе таксист.
И с каждым криком сумка раздувалась все больше и больше.
— ТВАРЬ!
Молния на сумке вдруг разъехалась. Из нее вылезло нечто совершенно ужасное: голова, похожая на змеиную и на крокодилью одновременно. Голова повисла над толпой чуть покачиваясь, словно это была голова сказочного дракона.
Жуткий вопль раздался в толпе.
Ужас охватил и Сопленского. Он опустился на тротуар, голову его будто стиснули железные обручи.
Дрожащими руками банкир нашел в кармане таблетку от головной боли, кто-то из очереди заботливо протянул ему пластмассовый стаканчик, кто-то булькнул в него минеральной водой. Сопленский кинул в стаканчик таблетку. Но та не стала растворяться, она вдруг зашипела и превратилась в змею. Змея раздулась, покрылась чешуйчатым панцирем, всплыла над толпой, соединилась в воздухе с головой, и с мяукающим звуком чудовище исчезло в небе.
Толпа перевела взгляд на Сопленского.
Банкир увидел в глазах людей ужас: его рука со стаканом воды стала абсолютно белой. Он посветлел. Куда делся темный, с таким трудом добытый, пигмент. На голове его зашевелились волосы. Он почувствовал, что курчавость их тоже исчезает, что они приобретают родной седой цвет.
— Сопленский, — вдруг ахнул кто-то из толпы. — Это Сопленский. Это он украл наши деньги!
Банкир понял — ему конец. И как неоднократно бывало с ним в минуту опасности, он взял себя в руки. Вернее, ноги — в руки.
Резким ударом он опрокинул стоящую перед ним женщину, отбросил в сторону какого-то парня, перепрыгнул через бросившегося ему под ноги старичка и кинулся наутек.
А за ним гналась ненавидящая его толпа.
СОПЛЕНСКИЙ!!!!!!!!!!!!!!!!
2. Иногда лучше жевать, чем… голодать!
Странные события стали происходить в городе после приезда банкира. Популярные в народе «ножки Буша», купленные в магазине и будучи размороженными, вместо того чтобы спокойно жариться на сковородках, вдруг стали соскакивать с них и убегать в неизвестном направлении.
По городу поползли нехорошие слухи.
Артистка театра и кино Марина Шпикачка, известная больше по рекламным работам, чем по пьесам Чехова и Захарова, проезжала на своем новеньком «Ауди» мимо Новоарбатского гастронома. Ей очень хотелось есть. Очень. Дело в том, что вот уже три последних месяца она рекламировала средство для похудения. По контракту она должна была за эти месяцы похудеть на десять кило. При ее-то любви ко всему жирному и сладкому, о чем совсем недавно свидетельствовали пышность тела и могучий бюст. За них-то ее и выбрали из сотен других претенденток. Но… хочешь жить, умей вертеться. Она и вертелась, то есть худела, просто таяла на глазах доверчивых телезрителей, и вовсе не из-за этих противных капсул. В отличие от предыдущих работ: реклам стирального порошка, отбеливающего испачканную кофточку до уровня белоснежной матроски сына, бульона из куриных кубиков, не оставляющих следов после мытья посуды, туалетной бумаги, нежность которой можно сравнить лишь с поцелуем возлюбленного, эта реклама давалась ей нелегко. По ночам ей снились торты, шашлыки, сочные окорока, румяные цыплята. Но завтра — последний день, последняя съемка, и она получит честно заработанные деньги. Радость омрачалась лишь одним — жутким желанием есть, жрать, хавать. Аж губы дергались.
«Ну, что со мной будет, — подумала актриса, — если я съем кусочек колбаски или малюсенькую отбивную. Или цыпленочка, даже не целиком, а половинку… Нет, всего одну ножечку?»
У актрисы потекли слюнки, и она нажала уже своей ножечкой педаль тормоза.
Строгий милиционер хотел было наказать актрису за остановку в неположенном месте, но, увидев знакомое лицо, расплылся в улыбке:
— Не тормозни — сникерсни! — крикнул он.
— Иногда лучше жевать… чем штрафовать, — отшутилась актриса.
