то обстоятельство, что я говорю о вере дохристианской мессианской общины в Иисуса (40). Почему же? Я тщетно ломал над этим голову. Уже не думал ли Вейс тем упреком опозорить в глазах читателей также «философа» Древса, а вместе с тем «научно уничтожить» его и как «историка»? Судя по всему прежнему повелению Вейса, в это можно было поверить, хотя я сомневаюсь, чтобы он прочел хоть строчку из моих философских произведений. Подобный способ борьбы стоит на той же самой этической высоте, как и упрек в «бессовестности», который он бросает по моему адресу за то, что, будто бы, я вывожу в качестве союзника всякого, кто приходит к таким же радикальным результатам, не обращая внимания на то, каков его метод или каковы его частности (52). Как будто основным принципом научного исследования является оставлять без внимания взгляды ученого, если у него неладно в частностях или же не согласны с его общим выводом!
70
Раввину Г. Клейну хотелось бы преступление Иисуса видеть в том, что последний, мол, произнес «Ани ве-гу», в котором «он (Клейн) находит сокровенное имя божие» — «Шем гаммефораш», каковое, по иудейскому преданию, в мессианское время бог откроет всем и которое таит в себе глубочайшую тайну религии, «unio mystica», требование единения с богом. При этом Клейн ссылается на свидетельство Иоанна, 10, 30, монистические умозрения которого отнюдь не носят иудейского характера и, по общему признанию, совершенно не имеют исторического характера. Если Иисус, по свидетельству Марка, 14, 61. на вопрос первосвященника христос ли он, сын божий, — отвечает: «я», то Клейн говорит: по всей вероятности (!), этот ответ, в еврейском тексте читался так: «Ани ве-гу», чем только, по его мнению, и можно объяснить разрыванием одежды первосвященником. И вот, на основании этой сети шатких предположений и воздушных (легкомысленных) построений, Клейн пишет: «Если что-нибудь может подтверждать историчность факта осуждения Иисуса на распятие, так это разговор Иисуса с первосвященником, если только он правильно понят». Возможно. Но кто поручится нам за то, что сей ученый раввин со своим «Ани ве-гу» действительно дал нам ключ к пониманию странного осуждения Иисуса?
71
«Минеями» (minim) во втором веке нашей эры иудеи называли своих сектантов-гностиков, разновидностью которых и были ранние христиане. Само слово употребляется в талмуде и введено равви Самуилом малым. Прим. ред.
72
Как в сборнике речений читаем: «Иисус говорит» и т. д., точно так и у пророков речи Яхве-господа начинаются словами: «Слово господа (Яхве)», «Так говорит господь» и т. д. Мы уже видим выше, что Иисус, возможно, было только другим именем для Яхве.
73
Так, в первом послании Климента, 46, 8, читаем следующее слово Иисуса: «Горе тому человеку! Лучше было бы этому человеку не родиться» (Матф., 26, 24). но оно не приписано Иисусу, равно как и гимн любви, который ближе всего подходит к первому посланию к коринф., 13, 1 сл., и который не приписывается Павлу. Правда, в первом посл. Климента, 13, 1, читаем следующее: «Вспомним прежде всего то слово господа Иисуса, которое он сказал, поучая кротости и смирению. Ибо он сказал: будьте милостивы, ибо и вы найдете милость. Прощайте, чтобы самим найти прощение. Как вы делаете, так и вам будут делать. Как вы кротки, так и к вам будут кротки. Какою мерою вы мерите, такою и вам будут мерить». Этою заповедью и этими предписаниями мы укрепляемся в смирении, дабы ходить в послушании его священному слову». Дальше же читаем: «Ибо священное слово говорит: На кого я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом моим». В «Учении Апостолов» развивается учение о двух путях, которое приводится также в послании Варнавы (18. 1 сл.), и мы слышим слова Нагорной проповеди, отнюдь не считая автором их Иисуса и отнюдь не ручаясь, что мы не имеем здесь только дело с обычными иудейскими изречениями, на что указывает также приведение 12 заповедей Моисея.
74
«Занятия при жертвоприношении рассматриваются не как работа, т. е. не как нарушение субботы».
75
Софизм основан на неправильном переводе соответственного места еврейской библии. См. «Рев. и Церковь», № 9 за 1920 г., ст. Кристина «Два господа».
76
Мы уже видели, что историю о богатом юноше Шмидель отнес к одному из «столпов подлинно научной жизни Иисуса», если в ней находится со стороны Иисуса отказ от именования его «благим». Но как показал в своем «Бесе Deus» Смит, здесь мы имеем дело вообще только с притчей. Богатый юноша является символом иудейства, которое должно отказаться от своего имущества, своих преимуществ и предубеждений и поделиться ими с язычниками, а оно «отходит с печалью», потому что не может решиться на это. Характерно, — как показал Смит, — слова: «юноша отошел с печалью» (Матф., 19, 22) подражают словам Исайи, 57, 17, где, по греч. переводу, об Израиле читаем: «но он огорчился и пошел с печалью по своему пути». Не представляет ли, быть может, вся эта история простой парафразы (пересказа) этих слов Исайи? Однако, немного выше и Лютер переводит так: «Я гневался на порок его скупости».
77
Сборник иудаистских проповедей.
78
Иисус отнюдь не открыл альтруизм для этики. Греческие моралисты задолго до Иисуса требовали альтруистического поведения. Если этика Иисуса кажется просто альтруистической, то, не говоря уже о теологических внушениях, это зависит от того, что альтруистические требования у Иисуса, может быть, выступают безусловнее и резче, чем у греков, потому что научные способности, а тем самым и научные требования к новой этике у евреев и у самого Иисуса были меньше, чем у греков и их величайших мыслителей ((Schneider, назв. соч., 476). И если, — прибавили бы мы, — религиозное образование и церковь делают все, чтобы удержать у народа этот ложный взгляд на этику Иисуса, то они рассчитывают не только на темноту масс, но и на то, что только очень немногие узнают что-нибудь о греческой или даже индийской философии и религии.
79
Робертсон, назв. соч. «Мне совершенно непонятно, как при наличии этих явных фактов еврейский раввин (!), вроде Клейна, может утверждать, что «религиозно-исторические исследования
