за пару секунд деться могла? Ну, тут я подсуетился, конечно. Помирать-то неохота. Не хуже этого… Холмса все вокруг облазал.
– Все, мужики, надо двигать. Без освещения мы тут и ноги, и головы сломаем. Или не в ту сторону наладимся, – предложил Омельченко после своей не очень удачной попытки справиться с сооруженным в спешном порядке и явно готовым вот-вот погаснуть факелом. – Потом дослушаем этого артиста-афериста. Живой остался, и слава богу.
– Так я это… – засуетился Рыжий. – Это я временно сейчас находился без света в целях экономии и полного пессимизма. Я когда в этих помещениях оказался, фонарь отыскал. «Летучая мышь» называется. Керосину под завязку, но экономить все равно приходилось. Думаю – хрен его знает, сколько тут еще путешествовать придется. Назад дорогу начисто позабыл. Куда идти, никакого соображения нет. От одной беды уберегся, в другую занесло. Вообще непонятно, куда занесло. Но что определенная цивилизация здесь имелась, доказательства в наличии. Фонарь вот. Сейчас я его предоставлю…
– Кого-нибудь видел или слышал? – спросил Арсений.
– Полное ничего. Кричать пытался – только голос сорвал. Монологи вспоминал, чтобы крыша не поехала. От безнадеги, говорят, бывает…
– Давай свой фонарь, – прервал его Омельченко.
Так и не договорив, как он спасся, оказавшись в безнадежном положении, Рыжий принес свой фонарь. Мы двинулись дальше. Заблудиться не боялись. Следы давнего и недавнего присутствия человека встречались не так чтобы часто, но все-таки встречались. Мы находились в сфере таинственной зоны, кое-где обустроенной людьми, но в подавляющей своей части созданной природой и лишь умело используемой человеком для своих потребностей. Все эти проходы, коридоры, пещеры в конечном счете должны были иметь вход, который наверняка находился в том месте, откуда все начиналось и где сейчас находились люди как имевшие полное право там находиться, так и задавшиеся целью это право себе присвоить. А каждый из нас был уверен, что присвоение это преступно и может привести к катастрофе. Рыжий, видимо не на шутку испуганный перспективой снова оказаться в одиночестве, старался держаться поближе ко мне и изредка подавал предостерегающие реплики: «Осторожно!»… «Яма»… «Пригнитесь, шеф!»…
Уже давно у меня в голове вертелась мысль, что если этим путем выбирался в распадок раненый Егор Степанович, а до этого он, по его словам, скинул из пещеры веревку, которая таинственно исчезла, то мы в конце концов можем оказаться именно в этой пещере, которую про себя я самонадеянно называл нашей. Из неё, или по подземному потоку, или по пути, которым в самый центр зоны проник я, мы сможем выйти в то самое место, которое я хорошо запомнил и где встретился с людьми, которых мы сейчас спешили спасти. Я поделился своими соображениями с Пугачевым и Омельченко, и они, не без видимых сомнений, со мной согласились. Впрочем, с каждым часом сомнения эти усиливались. Пока вдруг неожиданно забежавший вперед Рыжий не растопырил руки, призывая нас остановиться.
– В чем дело? – недовольно поинтересовался Пугачев. – Только, пожалуйста, без монологов.
– Знакомая местность. Вон там, – Рыжий показал куда-то в темноту, – имел возможность спокойно переночевать. А если спуститься вон там и протиснуться за угол, то окажемся в очень интересном месте, куда с огромным трудом, сам не знаю как, забрался по веревке.
Омельченко почувствовал интересный поворот темы и подошел к Рыжему вплотную.
– Другого выхода просто не было. Росомаха испарилась, а веревка в данной ситуации – единственная возможность остаться в живых. Поднялся сначала туда, а оттуда сюда.
– А там, где «туда», что тебя не устроило?
– Сплошные сквозняки, и речка еще какая-то шебаршится, спать не дает. Оченно нервенная обстановка.
Кроме Арсения мы сразу догадались, о каком месте нам сейчас рассказывал Рыжий, и наконец-то с облегчением перевели дух. Дальнейший путь теперь стал ясен.
– Ну а веревку куда дел? – грозно спросил Омельченко.
– Сообразил, что входную дверь в случае окружающей неизвестности лучше держать закрытой. Смотал и камушком придавил. Могу показать. Спустимся по ней в лучшем виде, когда погодка предоставит возможность.
– Спустил бы я тебя оттуда без всякой веревки. Полдня, если не больше, из-за тебя, долболома, у нас гикнулись. Хорошо еще, что фонарь отыскал, а то бы точно спустил.
– Не по-онял, – обиженно протянул Рыжий. – Я вам, можно сказать, возможность предоставил, а вы бочку катите.
– Какую возможность? – не унимался Омельченко.
– Какую, какую! – заорал ничего не понимающий Рыжий. – Выхода! В направлении, куда душе желается.
– Душам нашим желается не туда, а туда, – Омельченко показал рукой в неопределенном направлении, но явно не в сторону обретенного спасительного выхода.
– Не понял, – упавшим голосом в который уже раз повторил Рыжий, вглядываясь в наши лица и, кажется, уже начиная кое-что соображать.
– А это пусть тебе твои начальники объясняют. Ты только веревку на прежнее место верни. И карауль хорошенько, чтобы росомаха не утащила.
– Не понял… – снова завел было Рыжий. Но, уже догадываясь, что события, кажется, разворачиваются гораздо серьезнее, чем ему показалось сначала, резко сменил свой прежний искательно подхалимский тон на деловой и уже совсем другим голосом потребовал: – Прошу свое непосредственное руководство объяснить настоящую задачу и мое в ней участие.
– Я же тебе объяснил – веревку карауль. Головой отвечаешь, – опередил мой ответ Омельченко.
– А вы, гражданин Омельченко, мне не начальник, чтобы ставить дурацкие задачи. Нормальное исполнение возможно лишь при четко обозначенной цели и понятном смысле. Чего в ваших несерьезных предложениях не усматриваю.
Омельченко от подобной перемены в поведении Рыжего несколько опешил, а Пугачев, опередив меня, хохотнул и, хлопнув Рыжего по спине, попробовал вернуть взаимоотношения с моим подсобным рабочим в товарищески деловую колею.
– Вольно, товарищ Кошкин. Выношу благодарность за проявленную в непростых условиях инициативу. Особенно за найденный фонарь и сохраненное средство подъема и спуска. Ну а поскольку остальному нашему составу предстоит весьма непростое, я бы даже сказал, весьма опасное мероприятие, привлекать вас к дальнейшим совместным действиям считаю нецелесообразным. Честно говоря, не имею права, как человека сугубо штатского и к возможным оперативным действиям неприспособленного.
– Они, что ль, приспособленные? – Рыжий ткнул пальцем в меня и Арсения Павловича. – А Омеля? Еще надо подумать, кто приспособленный, а кто нет. С Хриплым и Доцентом кто одной левой? Сами полностью одобрили.
– Когда это я одобрял? – посерьезнел Пугачев. – Короче. Заставить не имею права, а при добровольном согласии, если коллектив не возражает.
– Насчет моего согласия, ради бога. Хотелось бы только уточнить, с кем воевать собираемся? Насколько понимаю, с теми, кто здесь обосновался?
– Те, кто здесь давным-давно обосновался, – наконец смог вмешаться и я, – прекрасные люди. Только, как это часто бывает, прекрасные люди сторона потерпевшая. А вот другие, кто
