Книга Альпийский синдром - Михаил Полюга

В День прокуратуры, после совещания с награждениями и подарками, Горецкий неожиданно зазвал прокуроров в свой кабинет. Здесь уже ожидали нас заместители прокурора области и начальники отделов, длинный стол для совещаний был накрыт, – и мы с удивлением разглядывали коньячные и водочные бутылки, бутерброды с колбасой и сыром, горками разложенные на пластиковых тарелках, пластиковые стаканчики и вилки и переглядывались между собой: что за диво дивное? неужели?..

– Наверное, будет уходить, – шепнул кто-то у меня за спиной.

– Как уходить? Почему? – удивился другой голос. – Так расстарался во время выборов, из кожи вон лез – и уходить?..

– Именно потому, что расстарался, – ответил первый. – Застолбил себе место получше, пожирнее – чего сидеть в нашем болоте?

– Я уже как-то привык к нему.

– Как привык, так и отвыкнешь. Получил досрочно полковника, потому и привык. Придет другой – ты и к другому привыкнешь.

Я и не хотел обернулся: шептались новый начальник организационно-контрольного отдела Чириков, мерзавец и подхалим, назначенный на эту должность Горецким, и прокурор одного из районов, Сиромаха, именуемый за глаза Бориска-царь, пролаза и интриган. И тотчас припомнились мне, как всегда в подобной компании припоминались, слова Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их». Время и случай. И меня в нужное время вынес на поверхность случай – прокурором стал, а мог им не быть. Но я не холуй, хотя не раз рыбачил с Горецким и тот бывал ко мне снисходителен, и не пролаза, не подхалим, – по крайней мере, надеюсь, что так и есть. А мудрые и искусные – мне как-то с ними надежнее и теплее. Хотя время и случай для всех их… И для меня, и для меня…

– Ну что, Евгений Николаевич, – подобравшись сзади, положил руку мне на плечо Чириков, – не вышло у тебя с областью? Александр Степанович уйдет – и идея с пресс-центром накроется. Придется тебе и дальше куковать в районе.

Я изобразил непонимание, хотя сразу сообразил, что Чириков намекает на наше с Горецким выступление в Верховнянском колледже, после которого тот, по слухам, надумал создать пресс-центр, а начальником назначить меня. «А то слова внятно сказать не умеете, – якобы разнес аппаратных работников по приезде из Приозерска Горецкий. – А неподготовленный прокурор района выступил лучше меня». Но не срослось, и слава богу, потому как не мое это – быть мозгом и голосом для кого-то другого. Даже если сие – гордыня, что ж: значит, мне этот порок свойственен больше, чем любой другой…

Тут на бубнящих шикнули, и болтуны живехонько выстроились по обе стороны стола. Стоявший в торце Горецкий окинул всех властным и хищным взглядом, вздернул в мимолетной улыбке усики, налил в стаканчик коньяку и сказал:

– Я вас собрал, чтобы еще раз поздравить с праздником; все вы хорошо потрудились, спасибо! Ну и выпить заодно: когда еще выпадет – так, вместе.

Сиромаха, стоявший рядом со мной, тотчас засопел, завозился, как если бы всем своим видом хотел возразить: выпадет, еще как выпадет!

– Что, Сиромаха? – хитро ухмыльнулся Горецкий. – Не согласен? Или желаешь сказать тост? Говори, заслужил. Все-таки, не каждому полковничьи погоны вручают досрочно.

– И скажу! – приосанился тот, надул щеки, выставил живот, покосился на хрупкий стаканчик с водкой. – У меня и звездочки припасены – обмыть, как полагается. Только что это за тара? Как-то несерьезно…

– Мелковата? – просиял Александр Степанович. – Так подбери, только по себе. Гляди, не прогадай.

Новоявленный полковник дернул подбородком, тряхнул бульдожьими щеками, надвинулся животом на стол, прихватил вазочку в виде длинного и узкого стакана, вытряхнул цветы на порожнюю тарелку, а воду выплеснул в ящик с фикусом. Затем, важно и неторопливо, наполнил вазочку, булькнул в водку звездочки и воздел руку с вазочкой к люстре, сияющей под потолком:

– За прокурорское братство! Ура!

– Выпил? – вкрадчиво спросил Горецкий, когда Сиромаха молодецки, в три глотка, опорожнил стакан-вазочку и с пристуком поставил ее на стол. – А остальных выпить не пригласил? Так нельзя, придется еще раз.

– И выпью! – Сиромаха боднул воздух круглой, как кочан, головой и снова наполнил стакан. – Сам пью и всех приглашаю!

Мы вытянули шеи, а в глазах прокурора области мигнуло насмешливое любопытство.

– Дайте ему закусить, – велел Горецкий, когда Сиромаха, трудно глотая и давясь, опорожнил и второй стакан.

– Я после второй не закусываю! – важно отказался тот и пошатнулся. – Если только корочку хлеба…

– Настоящий полковник! Вы присмотрите за ним, чтобы попал сегодня домой.

– Как домой? Меня коллектив ждет, – воскликнул Сиромаха под общий хохот и шире прежнего расставил ноги, чтобы удержать равновесие.

Затем провозглашали тосты и остальные – Горецкий всем предоставлял слово, но пили умеренно, осторожно – и потому, что глаза прокурора области зорко следили за каждым, и потому, что всех ожидали за накрытыми столами коллективы. И я что-то пробормотал – судя по блеснувшим глазам Горецкого и кислой мине Чирикова, к месту и вполне удачно.

На том и разошлись. Один за другим, прокурорские автомобили стали выезжать со двора через распахнутые, выкрашенные зеленой краской ворота.

Уже за городом Игорек поддал газу, но внезапно притормозил и указал на обочину. Там, укрывшись за служебным автомобилем, согнувшись в три погибели и напрягая толстую багровую шею, блевал Сиромаха.

– Что с ним? – спросил Игорек и недоуменно хихикнул. – Ведро может выпить, а тут…

– Кто, Бориска-царь? Полковника получил, вот и свихнулся от радости – нахлестался из цветочной вазы.

– Ух ты! – возбудился Игорек. – Хоть бы одним глазком взглянуть!..

Домой я не заезжал, велел сразу ехать в Приозерск. Да и незачем было заезжать: Даша была на работе, но даже если бы застал ее дома, и не подумал бы позвать с собой. Словно незримая трещина пробежала в последнее время между нами: то вспыхивали ссоры, то произносились неправедные слова, то внезапно выплескивались застарелые обиды. Все чаще я приезжал поздней ночью, изрядно навеселе: выпивал с Мирошником, искал Ващенкова с его вареной колбасой, сырком «Дружба», коньяком и неизменным кофе, или еще какая оказия случалась. Главное, чтобы затянуть возвращение и не слышать Дашкиных упреков и жалоб, не огрызаться на каждое слово, едва сдерживая злость и вспоминая – черт знает зачем! – ревнивое стояние под ее служебным окном, ее танец с каким-то мерзавцем, поцелуй и пощечину, которой, может, и не было вовсе…