А мы монтажники-высотники – да!И с высоты вам шлём привет! – Пап! пап!..
«Анфимьевна, слышь, что ли?… Антихристы-то с трубами вышли… Окружают…» – ныл Подопригоров. Он был всё тот же. Ороговелый навек. Изуродованный ноготь… «Да полно тебе, отец… Ребятишки ведь…»
Подопригоров смотрел, голова его потрясывалась, в глаза набегали слёзы. Словно предчувствовал что-то, знал о себе…
7
Через несколько дней, когда прошёл Иртыш и ждали вскрытия Ульги, к Подопригорову пришёл из Заульгинки дальний родственник. Пришёл почему-то с лошадью, ведя её за недоуздок по грязи и лужам не просохшей ещё дороги. И сам – как не в себе: зачем-то в валенках, в тулупе, но точно полураздетый.
Лошадь оставил у обочины, вылез на маслянистую грязь перед домом Подопригорова. Подошёл к окну, грубо застучал в стекло.
Подопригоров был дома один (Анфимьевна на базаре) – и сразу отчего-то пало сердце. Запрыгало, затрепетало. Засуетился, дёргал с гвоздя телогрейку, не попадал трясущимися ногами в галоши. Выбежал за ворота.
При виде родственника, при виде его распахнутого мокрого тулупа, мокрых грязных валенок, дикой головы без шапки, у Подопригорова совсем захолонуло грудь. Словно теряя сознание, без смысла забормотал:
– Чё это ты? Кум? В тулупе? В валенках? И лошадь? Чё это, а?…
Родственник стоял, скосив голову, отвернувшись и от Подопригорова, и от дома его. Зло буркнул:
– Будешь тут… не то что в тулупе…
Постоял. Сказал, наконец:
– Минька Глобус, внук твой драгоценный, объявился… На – записка тебе… С ножом, гад, заставил…
Подопригоров схватил бумажку, развернул – и затрясся весь… Химическим карандашом в записке было намуслякано: «Дед, здорово! Это я, Глобус. Подготовь деньжат и, как стемнеет, жди на берегу, ниже заульгинского моста. Бабке ни звука! Писульку сожри. Твой Глобус».
– Господи, кум, счастье-то, счастье-то… Ить шесть лет, шесть лет ни весточки… Спасибо тебе, кумушка, дай тебе Бог, спасибо!..
Подопригоров плакал. Кулачками, как ребёнок, затирал слёзы.
Родственник скосил взгляд на его резко-белые шерстяные носки, на татарские галоши… Вернув взгляд, сказал:
– Скажи ему, пусть уходит… Не уйдёт – заявлю.
– Уйдёт, уйдёт, кум! Господи, счастье-то…
Родственник пошёл к лошади. Уже с дороги, опять скосил голову:
– Чтоб сёдни же!.. Понял?…
– Не кричи, кум, – молил Подопригоров, – ить услышат…
– Я всё сказал… – Родственник взял лошадь за недоуздок, повёл. Повёл, как правильную, честную жизнь свою. Которую он не позволит лапать. Никаким глобусам, никаким подопригорам…
