Внезапная суета отвлекла Ивана от таких мыслей. Хозяин дома и его окружение дружно двинулись к дверям. Все остальные гости потянулись за ними. По комнатам пронеслось:
— Государь изволит прибыть!
Царь Петр на голову возвышался над толпой гостей. На нем был кафтан зеленого сукна, который носят, находясь на службе, простые моряки. Он громко смеялся и шутил, но порой дергал головой и кривил щеку. Все уже знали, что это верный признак плохого настроения. Поэтому, радостно улыбались, старались выглядеть беззаботными и счастливыми.
Государю поднесли бокал венгерского, и все гости выпили за его здоровье. Затем последовали новые тосты, и заиграла музыка. Менуэт сменился польским, за котором последовали другие танцы, названия которых еще непривычно звучали для русского уха. В первой паре выступал сам царь и ловко вертел свою даму, одно за другим проделывал танцевальные па. Его примеру пытались следовать генерал-адмирал, несколько сенаторов и других важных лиц. Но они часто путали фигуры, и танец приходилось каждый раз начинать с самого начала. Такие ошибки пожилых сановников вызывали смех, и государь лично учил их, как правильно танцевать. Он весело хохотал, и его щека перестала дергаться. Затем последовал приказ — наполнить флином[75] «орла» — большой кубок с изображением государственного герба. А за ним предупреждение, что любой из невнимательных учеников должен будет осушить такую посудину.
Вдруг, в самый разгар веселья, прозвучало:
— Теперь в Европе менуэт совершают в другом такте.
Царь Петр быстро взглянул на говорившего. Увидел молодого человека в шелковых чулках, башмаках с красными каблуками и серебряными пряжками, атласном камзоле, усыпанном блестящей пудрой. Да еще державшего в руках отделанный перламутром лорнет, в который он рассматривал собравшихся.
— Кто таков? — грозно спросил государь. Его щеку вновь свела судорога.
— Дворянский сын Пахом Докукин-Протасьев, прибыл из Венеции.
— Государь, это сын моего свояка. Учился за границей галерному делу, — поспешил сообщить один из вельмож.
— Судовые мастера нам нужны. Скампавеи и галеры строим непрерывно. Только я что-то не встречал этого молодца на Галерном дворе. Где он служит?
Выяснилось, что Пахом числится писцом при Коммерц-коллегии, а на вопросы по устройству кораблей и другим морским наукам не может дать вразумительных ответов. Лицо Петра потемнело, все замерли.
— Род твой небогат, жалование писца небольшое. Так на какие деньги ты так вырядился? — тихо спросил государь. — Разжился в чужих краях или на службе подарки берешь? Ну с этим разберемся, а завтра пойдешь на Галерный двор, будешь сваи бить и доски пилить. А ты, генерал-адмирал, куда смотришь? Есть еще волонтеры, которые укрываются от службы Отечеству?
Еще не отдышавшийся после танцев, Апраксин не успел ответить, когда Матвеев ухватил Ивана за рукав и выставил перед царем.
— Государь, я говорил об этом офицере. Он годен для известного дела.
— Истинно так, Петр Алексеевич, — поспешил добавить Апраксин. — Это человек надежный, его старание я видел еще в Ревеле.
Ростом Ивана Бог не обидел, на государя смотрел почти глаза в глаза. Выдержал гневный взгляд, не дрогнул.
— Дубовый брус от соснового отличишь? — неожиданно спросил царь.
— Отличу, государь.
— Хорошо, пусть народ веселиться. А мы пойдем в Зимний дворец, потолкуем об известном деле.
В этот вечерний час было еще довольно светло, но масляные фонари перед дворцом уже горели. Царь широко шагал, гулко стуча башмаками по досчатым мосткам набережной, и немногочисленные спутники едва за ним поспевали.
Идти было недалеко. Скоро все оказались в одной из боковых комнат дворца, обставленной самой простой мебелью. Лакеи поспешно подали ужин, и за столом остались лишь доверенные лица.
— Не робей, лейтенант, перекуси, — предложил хозяин Зимнего дворца. — Сам видишь, царская еда незатейливая — студень, каша, жаркое, ветчина с соленым огурцом. Выпей анисовой. Я про тебя слышал от Андрюшки Матвеева. Долго обретался в Лондоне?
Царь выслушал ответ Ивана. Усмехнулся и рассказал о том, как когда-то сам жил в Дептфорде и, к возмущению хозяина дома, проламывал лазы в ограде, чтобы напрямик пройти на королевскую верфь.
— Да еще в Лондоне была у меня одна комедиантка, мисс Кросс… Ох, грехи наши тяжкие, молодость беззаботная, — государь покачал головой. Его щека не дергалась, на губах заиграла улыбка. — Тебе, Иван Плотников, за верную службу Отечеству, спасибо. Но сейчас надо сделать срочное дело. Новгородский фискал[76] донес, что плоты отборных дубовых бревен застряли где-то в пути. Весенний сплав идет полным ходом, они могут затеряться среди других плотов. Растащат добро. Иное дубовое бревно ценитсяв сто рублей.
— Понял, государь. Все исполню.
— Служить будешь при Адмиралтействе. А где собираешься строиться? В Морской слободе или на Васильевском острове?
— Государь, он размещается в казарме, — ответил за Ивана Андрей Артамонович. — Да и не на что ему построить дом в Санкт-Петербурге. Холост, живет на одно жалование. Деревенек нет[77].
— Будут. Пусть завтра явится в мою Канцелярию, — распорядился царь.
Глава 77
Под заливистый звон бубенцов тройка неслась мимо лесов, болотистых полян, небольших деревенек. Встречались идущие в столицу обозы и стада скота. В иных местах партии заключенных под охраной солдат валили лес и строили мосты, прокладывали новый путь. По старой дороге, даже в сухую погоду, до Москвы приходилось добираться за три, а то и четыре недели.
На почтовых станциях лошадей меняли без промедления. Решительный вид Ивана и суровые лица двух сопровождавших его усатых преображенцев безотказно действовали на станционных смотрителей. Некоторым из них даже не нужно было предъявлять подорожную. В сумке, с ней Иван не расставался ни на минуту, хранились именной указ из Канцелярии, украшенный массивной печатью, и жалованная грамота на гербовой бумаге. Она освидетельствовала о том, что он стал владельцем 300 крестьянских дворов в деревеньках под Рязанью и Тверью.
Сердце замерло от восторга, когда над перелесками блеснули золотые купола и кресты древнего Софийского собора. Колеса прогремели по бревенчатой мостовой, и тройка встала у ворот родного дома. Кажется, за прошедшие годы здесь ничего не изменилось, лишь улица стала поуже да крыльцо пониже.
