Все эти мысли пронеслись в его голове, но тут его ждал новый удар. К ней подошел молодой мужчина – лет двадцати пяти, тридцати? – определить издалека было трудно. Длинноногий блондин, вальяжный, в светлом льняном костюме, с небрежной походкой. Саба повернула голову и увидела его. Дом почти не сомневался, что на ее лице появилась улыбка. Парень сел рядом с ней на скамью. Они горячо говорили о чем-то, сдвинув головы, поток слов лился очень долго. Ссора любовников? Настойчивый поклонник, добивающийся ее благосклонности? Понять было невозможно. Единственное, что после этого осталось в его сознании, – что всегда будут мужчины, стремящиеся занять место рядом с ней.
Блондин встал. К ним подбежал мальчишка, из тех, что крутятся на Корниш. Он жалобно наклонил голову набок и предложил сувениры. Саба покачала головой. Блондин вежливо кивнул, приподняв шляпу, и быстрым шагом удалился туда же, откуда пришел.
Оставшись одна, Саба встала, бросила взгляд на море и перешла через дорогу, не обращая внимания на машины. Дом испуганно поморщился, видя такое легкомыслие. Он поскорее спрятался в полутемном переулке и смотрел, как она взбежала по ступенькам отеля и захлопнула за собой массивную дверь с начищенной медной ручкой.
«Она ушла», – сказал он себе, перебарывая дрожь отчаяния. И тут ничего не поделаешь.
Некоторые местные газеты задавали вопрос, разумно ли устраивать в Алексе концерт на открытом воздухе среди зимы. Да и, говоря по правде, затевать грандиозное представление тогда, когда еще никто не отменял светомаскировку, тоже было рискованно – ведь война-то еще не кончилась! Но уверенное предсказание Озана, что им улыбнутся боги, оказалось верным (ох, как заскрежещет зубами этот жалкий Якуб Халаби!) – вечером 17 января солнце село в раскаленную лаву розовых, золотых и оранжевых красок, и на город опустилась ясная холодная звездная ночь.
На закате улицы наполнились людьми; все ехали в дворцовые сады – на трамваях и извозчиках, на такси и ослах.
Камни, окружавшие статуи Мухаммеда Али-паши, были убраны, их сменили гирлянды цветов. К восьми часам воздух в дворцовых садах наполнился аппетитными запахами жареного мяса и нута. На плечах родителей сидели сонные черноглазые дети, их кормили финиками и сладостями. Древних стариков в джеллабах вели под руки дети или внуки. На армейских грузовиках приехали англичане и австралийцы, солдаты из Индии и шотландцы с волынками, девушки из АТС, сиделки из местных военных госпиталей. И какая бы неприязнь ни оставалась между британцами, египтянами, евреями, греками, арабами (а она, несомненно, существовала), в этот вечер все предпочли о ней забыть. Город издал общий вздох облегчения: похоже, они пробились – при некотором везении и попутном ветре. Сегодня она будут только петь и плясать.
За десять минут до начала представления жонглеры, бродившие в толпе, перестали жонглировать, а лютнисты, исполнявшие старинные арабские песни, отложили свои инструменты. На людское море сошла тишина.
Озан, работавший по принципу «ничто не приносит такую большую прибыль, как избыточность», тут превзошел самого себя, и когда занавес медленно поднялся, всем зрителям показалось, что перед ними открылась сказочная шкатулка с драгоценностями. Потом с подушек вскочили танцовщики, и сцена запульсировала от блеска, красок и звуков. Зрители ахнули и застонали от восторга. Их ожидания сбывались, они пришли сюда не напрасно. Оркестр из двадцати пяти лучших музыкантов, игравших на лютнях и скрипках, грянул знакомую мелодию. Толпа завыла, женщины издавали языком странные, дикие гортанные звуки, похожие на улюлюканье.
Внезапно прожектор высветил в глубине сцены огромный перламутровый сундук Аладдина. Загремели барабаны, зазвенели тамбурины, и из сундука вышел Озан. На нем был прекрасно сшитый смокинг от парижского портного, заказанный еще до войны, и пурпурный пояс. Он подошел к рампе, воздел руки, обращаясь к бурлившей толпе, и произнес лавину арабских слов, вызывавших взрывы ликования и аплодисменты. Зрители размахивали египетскими флагами. Потом Озан проревел в микрофон:
– Танцуй, танцуй, Александрия! Гитлеру тебя не победить!
Дом разрывался между желанием уйти и желанием остаться. Он ждал ее. Программы у него не было, слов ведущего он не понимал и просто ждал, стараясь держаться подальше от европейцев. Так он вытерпел фейерверки, акробатов, непонятные для него шутки арабского комика, над которыми все вокруг надрывали животики. Потом пела Фаиза Мушавар с ее высокомерной уверенностью в себе. Под восторженные вопли зрителей вихлялась и мяукала Арлетта.
У него перехватило дух, когда после антракта на сцену вышла Саба. В новом красном платье, с распущенными волосами. Несмотря на все обиды, у него похолодело под ложечкой, ведь толпа зрителей такая огромная, а Саба такая миниатюрная, хрупкая. Ей аккомпанировали трое музыкантов: пианист, гитарист и контрабасист.
Толпа примолкла. Саба улыбнулась пианисту и кивнула. Дом почувствовал удивление окружавших его египтян, когда она запела, вероятно, арабскую песню, он толком не понял. Он невольно восхищался Сабой, такой чужой, сосредоточенной, такой уверенной в себе. В темных кронах деревьев качались, мерцая, сказочные огни, толпа тоже покачивалась в такт музыке, гитарист мягко перебирал струны, пианист в экстазе запрокинул голову. Все было прекрасно. «Что я могу ей дать? Что могу добавить к этому?» – подумал Дом.
Песня закончилась; аплодисменты и восторженные крики долго не затихали. Потом гитарист тихо заиграл, огни вокруг сцены погасли, остался лишь интимный круг света возле фортепиано. Саба села на стул и негромко сказала, что споет «Туман застилает твои глаза».
Их песню.
Когда она пела в микрофон о своей тайне, его охватила безумная злость. Как ты посмела? Зачем выбрала именно ее, ведь в твоем распоряжении миллион глупых песенок?
Казалось, она еле слышно шептала слова в микрофон, но он слышал каждое слово.
Допев, она посмотрела на зрителей, и ее лицо с написанной на нем грустью напоминало лик святой девы. И Дом подумал – вот оно, ее мастерство, контроль над эмоциями. Ни одной фальшивой ноты, правильное дыхание – и все для ликующей толпы, а лично для него ничего.
Он отошел от сцены. Ночь скоро закончится, уговаривал он себя. Через год в это время все они уже разъедутся по домам.
Он сел под деревом и уронил голову на руки. «Господи! – думал он, стиснув зубы. – Как она только посмела?»
Над садами Монтазы взошла луна. Она лила бледный свет на деревья, на сказочные башенки дворца. Когда концерт закончился, исполнители стали выходить на сцену и раскланиваться перед публикой, словно в пантомиме. Сначала египетский оркестр, потом выскочили местные акробаты, кувыркаясь и делая стойку на руках, за ними Богуслав и Лев. Вышел Макс Бэгли, сцепив над головой руки, словно победивший на ринге боксер. Вышла Арлетта со своей неподражаемой походкой; она подносила к губам ярко накрашенные ногти и посылала зрителям страстные поцелуи. За ней процокали три арабских скакуна с ярко-красной уздечкой. Прошествовали факиры – глотатели огня; величественная Фаиза, державшаяся от европейцев на небольшой, но заметной дистанции. Саба уже переоделась в серебряное платье и тоже улыбалась и махала публике, грациозно принимая затейливые «салам» клоунов.
