— Примерно?
— Возможно, четыре месяца.
— Иисусе! — У Ватсона перехватило дыхание. Он вытер ладонью лоб и глубоко вздохнул. — Вот, значит, как обстоит дело. Тогда давайте попробуем заменить ген. Прошло пять лет, у них должен быть протокол.
— У них его нет, — сказал Роббинс.
— У кого-то должен быть.
— Нет. Скриппс запатентовал ген и передал его по лицензии компании «Бейнарт Бангхофф», швейцарскому фармацевтическому гиганту. Это была часть пакетного соглашения по двадцати наименованиям, из которых BRD7A считался далеко не самым важным.
— О чем вы говорите?
— Компания «Бейнарт» назначила очень высокий размер выплат за использование гена.
— Почему? Это же сиротская болезнь![20]Какой в этом смысл?
Роббинс пожал плечами.
— «Бейнарт Бангхофф» — большая компания. Кто знает, чем они руководствуются, принимая то или иное решение! Их отдел лицензирования устанавливает размер выплат за восемьсот генов, которые они контролируют, и в этом отделе работает сорок человек. Чистой воды бюрократия. Но установление ими высоких размеров выплат — их обычная практика.
— Боже милостивый!
— Поэтому в течение последних пяти лет ни одна лаборатория мира не работала над этим заболеванием.
— Господи…
— Слишком дорого, Джек.
— В таком случае я куплю этот чертов ген!
— Не выйдет. Я уже выяснял. Он не продается.
— Все продается.
— Любая продажа, осуществленная «Бейнхартом», должна быть одобрена Скриппсом, а подразделение Скриппса, занимающееся трансфером технологий, ни за что не одобрит…
— Не волнуйтесь, я это я возьму на себя.
— Вообще-то да, у вас это может получиться.
— И перенос гена я тоже организую. Для этого мы создадим специальную группу на базе этой клиники.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это получилось, Джек, но перенос гена — крайне рискованная процедура, и сегодня за это не возьмется ни одна лаборатория. В тюрьму за неудачный перенос гена еще никого не посадили, но было много случаев, когда пациенты умирали, и…
— Фред, взгляните на меня!
— Вы могли бы сделать это в Шанхае.
— Ни в коем случае! Только здесь!
Фред Роббинс прикусил губу.
— Джек, вы должны взглянуть в лицо реальности. Шансы на успех составляют менее одного процента. Если бы с геном работали на протяжении последних лет, у нас были бы результаты опытов на животных, вирусные исследования, иммунодепрессивные протоколы — все то, что повысило бы ваши шансы. Но то, что вы предлагаете, — это стрелять с бедра…
— На большее у меня просто нет времени. Только стрелять с бедра.
Фред Роббинс с сомнением покачал головой.
— Сто миллионов долларов, — сказал Ватсон. — Вне зависимости от результата. В Аркадии есть частная клиника, проведите процедуру там. У нас либо получится, либо нет.
Фред Роббинс снова грустно покачал головой.
— Мне очень жаль, Джек. Очень жаль.
ГЛАВА 094
Под потолком прозекторской один за другим вспыхнули несколько рядов ярких ламп. «Впечатляющее начало!» — подумал Горевич, державший в руке любительскую видеокамеру. Человек в белом халате выглядел внушительно и даже грозно: седые волосы, очки в проволочной оправе, жесткий взгляд. Это был ученый с мировым именем, знаменитый анатом, специализирующийся на приматах, Йорг Эриксон.
— Доктор Эриксон, чем мы сегодня занимаемся? — спросил Горевич.
— Сегодня мы исследуем всемирно известное животное, орангутанга из Индонезии, который, предположительно, умел разговаривать как минимум на двух языках. Что ж, сейчас увидим.
Доктор Эриксон повернулся к стальному столу, на котором, накрытое простыней, угадывалось тело. Широким театральным жестом он сдернул простыню.
— Перед нами — молодой pongo abelii, орангутанг суматранский, отличающийся от борнейского орангутанга меньшими размерами. Это самец, возраст которого около трех лет, в хорошей с виду физической форме, без видимых шрамов и повреждений. Что ж, начнем.
Он взял скальпель.
— С помощью срединного сагиттального надреза я, обнажаю переднюю мускулатуру глотки и зев. Обратите внимание на верхние и нижние лопаточно-подъязычные мускулы, а также грудинно-подъязычную мышцу. Хм… — Эриксон склонился над шеей животного, закрыв ее от объектива камеры.
— Что вы там видите, профессор?
— Я рассматриваю лопаточно-подъязычные и грудинно-подъязычные мышцы, и вижу кое-что весьма интересное. Обычно передняя мускулатура глотки орангутанга развита довольно слабо, и в ней отсутствует тонкий аппарат речи, свойственный человеку. Но это животное похоже на какой-то переходный вид, которому отчасти присущи характеристики строения глотки и примата, и человека. Обратите внимание на грудино-ключичнососцевидную область…
«Господи Иисусе!» — подумал Горевич, услышав мудреный термин.
— Профессор, а не могли бы вы сказать это по-английски?
— Нет, я не знаю, как объяснить это в доступной форме.
— Ну хотя бы попробуйте. Чтобы нашим зрителям было понятнее.
— Хорошо. Все эти специфические мышцы, большая часть которых прикреплена к подъязычной кости, или, как ее еще называют, адамову яблоку, больше похожи на человеческие, чем на обезьяньи.
— Чем это может быть вызвано?
— Очевидно, какой-то мутацией.
— А остальное тело животного? Оно тоже имеет сходство с человеческим?
— Всего остального я еще не видел, — сварливо ответил Эриксон, — но в свое время мы дойдем и до этого. Сейчас меня больше интересует вращение оси большого затылочного отверстия и, конечно, глубина и расположение борозд двигательной зоны коры головного мозга. Разумеется, это можно будет выяснить лишь при том условии, что серое вещество осталось неповрежденным.
— Вы рассчитываете обнаружить в мозгу изменения, приблизившие орангутанга к человеку?
— Откровенно говоря, не знаю, — ответил Эриксон. Он переключил внимание на череп орангутана, положил ладони на редкие волосы, покрывавшие голову обезьяны, и стал ощупывать кости. — Вот видите, у этого животного теменные кости изгибаются внутрь. Это типично для человекообразных. А у человека они выгнуты наружу, и верхняя часть черепа шире, чем нижняя.
Эриксон отступил от стола.
— То есть вы хотите сказать, что перед нами — помесь человека и обезьяны? — уточнил Горевич.
— Нет, — ответил Эриксон, — это обезьяна. Точнее сказать, аберрантная, видоизмененная обезьяна. Но это определенно обезьяна.
