Джейн и Мэри обнялись, прослезились, выслушали дурную весть от старого садовника.
Верный Бран стоял, понурив голову, мял в руке шапку, ждал, когда женщины наплачутся. Первой его заметила Сесилия.
– Уинифред, похоже, есть новости.
– Здравствуй, Бран, – сказала Джейн.
Бран провел пятерней по волосам, поклонился.
– Вот это радость так радость! Дождался я своей доброй хозяйки! То-то мы ликовали, как прослышали про господина графа да про ваше возвращение, миледи!
Джейн почувствовала, как растягиваются в улыбке губы Уинифред.
– Славный Бран! Ну, выкладывай, какие новости?
– Южный ветер, миледи, – он все дует, дует, все смердит, простите за выраженье. И нынче то ж. Я слыхал, солдаты границу перешли.
Джейн напряглась, вычисляя, когда солдаты заявятся в Терреглс. Решение задачки подсказала Уинифред – через несколько часов.
– Что ж, пусть приходят. Они здесь ничего не найдут. Спасибо тебе, Бран. Ну, ступай, принеси сам знаешь что.
– Сей момент, миледи, – снова поклонился Бран. – Инструмент-то мой наготове.
Мэри и Сесилия изобразили недоумение.
– Я зарыла документы, а сейчас должна их откопать – они обеспечат будущее моему сыну, – объяснила Джейн. – Анна здесь?
– Я не посмела подвергать опасности жизнь твоей малютки, ведь солдаты могли явиться в любой момент. Анна сейчас в Траквере, с нетерпением ждет свою матушку.
Уинифред прижала руку к груди, облегченно вздохнула.
– Мы с Браном быстро управимся. Сесилия, укладывай вещи. Не бери лишнего, только самое необходимое. Мы немедленно отбываем в Пиблс.
Джейн претило повторять зимнее путешествие в Пертшир, а оттуда на юг, но на сей раз ее ждал европейский порт. Однако слова, сорвавшиеся с губ Уинифред, принадлежали только Уинифред, и Джейн положилась на «хозяйку». Впервые с тех пор, как она очнулась в Шотландии, решение от нее не зависело.
Мэри протянула ей письмо.
– Вот, адресовано тебе, дорогая Уинифред. А от кого – неизвестно.
Джейн взяла письмо, сунула в карман, стала снова подгонять Мэри и Сесилию:
– Поторапливайтесь! Мы отправимся в путь сразу, как только я вернусь из сада. Сесилия, душенька, будь добра, поищи мои фиалковые духи. Не упомню, куда я сунула флакон.
И она вместе с Браном пошла в сад. Теперь ее движениями руководила Уинифред; она же думала и решала. Это было странное ощущение – Джейн даже себе не смогла бы его объяснить. До сих пор она управляла «хозяйкой», но во время путешествия обратно на север ей стало казаться, что ее выдавливают из тела Уинифред.
Джейн помалкивала – с того дня, как открылась беременность, ее терзало чувство вины. Что бы ни происходило в теле Уинифред, Джейн знала: «хозяйка» в прямом смысле изгоняет ее. Теперь она носит дитя, стремится воссоединиться с мужем – лишний «багаж» ей без надобности.
Джейн это понимала. Но не представляла, как вырваться окончательно, освободить Уинифред и самой вернуться к прежней жизни.
Бран между тем что-то говорил. Джейн уловила обрывок фразы.
– «Мое королевство – Германия». Так король выразился, по слухам.
Джейн стряхнула лишние мысли.
– Да, похоже, он не склонен считать Англию своим домом.
– Значит, надо было в Германии сидеть! Я так кумекаю, миледи.
Джейн рассмеялась.
– Ты прав, Бран. А то вон сколько из-за него проблем.
Джейн решила, Бран толкует об отъезде короля.
– Сказывают, он казнил якобитов, миледи. А бедняги-то надеялись, что смилуется. Не зря же испокон веков узник, бывало, явит прошенье пред королевские очи – и, глядишь, король его прощает.
– На сей раз не получилось.
– То-то и оно, – закивал Бран. – А еще сказывал один путник, будто англиканского священника повесили да еще и четвертовали за то, что в мятеже участвовал. А он, болезный, такую речь перед казнью произнес, что к нему больше сердец обратилось, чем если б он пытками стращал.
Бран остановился.
– Вот отсюда, миледи, извольте шажочки свои счесть. Я не сумею – в арифметике не силен.
Опираясь на руку Брана, Джейн шла и вслух считала шаги. Наконец они достигли нужной точки.
– А я и забыла, как славно здесь весной. Совсем не то, что промозглым зимним вечером!
– Я тогда все боялся, как бы вы на льду не поскользнулись, миледи, – с чувством произнес Бран. – Землица-то оттаяла – значит, скоро откопаю сокровища да в ваши белые ручки отдам, – заверил он и взялся за лопату.
Джейн вдыхала прохладный воздух, напоенный запахом молодой травы. Из земли отчаянно пробивались стебли, на деревьях набухали зеленые почки. Цветы появятся не раньше чем через месяц, но веяние весны уже сейчас взбодрило Джейн, направило мысли на возрождение. Она была уверена: Уинифред думает сейчас о будущем ребенке. Джейн настолько дезориентировал шум двух сердец, которые бились теперь в теле «хозяйки», что она не сразу заметила: на холме маячит некая фигура. Вот она приближается, вот пересекает границу владений семьи Нитсдейл, движется через рощу, ступает на луг.
Все расплылось перед глазами у Джейн. В следующую секунду она поняла: к ней идет прачка Робин.
В животе заныло, как при взлете самолета. Но как же объяснить все Уинифред, для которой ощущения сродни тошноте?
– Миледи, вам нехорошо? – забеспокоился Бран.
– Все в порядке. Просто я устала. Очень устала, Бран. А впереди еще долгий путь. Я думала о предстоящем путешествии.
– Может, принесть вам чего-нибудь, миледи?
В руках у Брана уже был заветный сверток.
– Нет, спасибо. Я пожалуй, пройдусь напоследок по усадьбе.
Бран понял.
– Желаете, чтоб я сопроводил вашу милость? А то, упаси Господь, еще оступитесь.
Джейн улыбнулась.
– Я недолго. А ты ступай в дом, отдай этот сверток мисс Сесилии, пусть упакует вместе с моими вещами. Скажи, я сейчас приду. Я прощаюсь навеки, славный Бран. Хочу запомнить каждую мелочь, сохранить в памяти место, где была так счастлива с мужем и детьми.
Бран молча удалился, не подозревая, с какой силой бьется сердце Уинифред. А она бежала не чуя ног; вступила на тиссовую аллею. Плащ сразу промок, она не обратила на это внимания. Убедившись, что из дома ее не видно, Джейн позвала:
– Робин!
– Я здесь, – откликнулся знакомый голос, и загадочная сообщница Джейн выступила из-за старого толстого тиса.
– Я знала, что найду тебя!
Голос сорвался – всего за сотню шагов в Джейн скопилось невероятное эмоциональное напряжение. Сколько требовалось сообщить – а слов не было, только вздохи и тихие слезы.
