— Из-за такого прилива эмоций все может случиться.
— Это волна. Она чувствуется на улицах. Она подхватывает каждого. Так или иначе, хотим того или нет, но мы участвуем в этом. Посмотри на то объявление в широкой черной рамке. Подписано еврейской фамилией. Люди такое замечают. Это откладывается в памяти. С евреями у них связано много сильных эмоций.
— Я чувствую, будто лично меня окунули в лужу дерьма. Джек Карлински кивнул.
— Скажу тебе прямо. Человека, который прикончит Освальда, люди назовут самым храбрым в Америке. Рано или поздно кто-нибудь уберет Освальда. Сообщают, что в любой момент толпа может сорваться. Люди хотят, чтобы на месте Освальда было пустое место. Они поставят памятник любому, кто это сделает. Кратчайший путь к славе героя из всех, что я знаю.
— Ты говорил с Кармине?
— Кармине называл твое имя. Слышал его от Тони Толкача. О тебе знают в Новом Орлеане, Джек.
— Я кое-что делал во времена Кубы.
— Иными словами, Освальд осложняет ситуацию. Ему известны некие сомнительные факты. Он знает кое-какие имена, которые вертятся у него в голове. Кармине хочет прояснить обстановку.
— Я был в полицейском управлении, заезжал сегодня днем. Говорят, его переводят в местную тюрьму.
— О чем я и хотел сказать. Они поступают так в случае тяжкого преступления. В этом городе как-то странно ведутся судебные дела. Совершаешь жестокое преступление, и очень вероятно, что тебя отпустят. Такова особенность местного настроя. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Убийцу скорее оправдают, чем взломщика.
— Все зависит от того, как человек себя ведет.
— Я прав? Это называется «уладить дело, как в старину на Западе». Таков их врожденный образ мышления. Если один бандит пристрелит другого, дело даже до суда не дойдет.
— Никого эти дела не интересуют настолько, чтобы их рассматривать.
— Вот и я говорю. Чпокнуть парня вроде Освальда — тот же самый подход. Можешь предположить, по какому приговору парня могут убрать?
— Люди хотят, чтобы его не было.
— Настанет всеобщая радость. При теперешнем положении дел кто ты такой в городе Далласе? Ты для них парень из Чикаго. Делец с севера. Хуже того, еврей. Ты еврей в самом сердце нееврейского механизма. Кого мы обманываем? Ты владелец стрип-клуба. Задницы и сиськи. Вот кто ты для Далласа.
— Кого мы обманываем?
— Кого мы тут обманываем?
— Вспоминаю свою мать…
— Вот я и говорю.
— Моя мама серьезно спятила. Не могу описать этого кошмара. Я смотрел ей в глаза и не видел ничего, что можно назвать личностью. Она орала и бесилась. Так и жила. Отец бил ее. Бил нас. Она била нас. Она считала, что мы все трахаемся друг с другом. Братья и сестры постоянно занимаются сексом. Я никогда не учился в школе. Я дрался. Был рассыльным у Аль Капоне.
— Вот я и говорю. Так я считаю. Напряжение растет, и это плохо для всех нас.
Повисла тяжелая пауза.
— Слава богу, что он не еврей.
— Слава богу, что он хотя бы не еврей.
— Джек, ты наверняка слышал на улицах то же самое, что и я, — за последние два дня. Человек, который убьет этого коммунистического ублюдка, спасет Даллас от позора на весь мир. Вот что говорят на улицах.
— А что говорит Кармине?
— Хороший вопрос. Потому что в его лице у тебя есть союзник. Защита и поддержка. Кармине сам завел разговор насчет ссуды.
— А взамен что?
— Взамен ты берешь на себя задачу освободить город.
— Другими словами?…
— Джек, ты же вечный бродяга. Тебе дают возможность ухватиться за что-то надежное. Ты что, хочешь закончить свои дни, торгуя картофелечистками в Плано, Техас? Построй что-нибудь. Сделай себе имя.
— Так ты к чему это, Джек?
— Снять его с повестки дня.
— Убрать его.
— Сдать его толпе, — печально произнес Карлински.
Он снял упаковку с сигары, но не закурил. Выглядел старым и изможденным. Сидел, будто пациент в приемной, озабоченный и напряженный, наклонившись вперед.
— Кармине предложил, чтобы мы полностью простили эту ссуду. Даем кредит и навсегда прощаем долг. Сорок тысяч долларов. Предоставляются при первом удобном случае. Вопрос только, когда. Надеемся, что очень скоро. Вроде бы особых задержек не ожидается.
— Что насчет моих клубов?
— Присмотрим за ними. Я убежден, что ты станешь свидетелем их возрождения. Подумай, люди будут рассказывать, что посетили «Карусель». Клуб Джека Руби, который убрал Освальда.
— Надо прикинуть, какая обстановка.
— Целые толпы туристов. У тебя есть оружие, Джек?
— А как ты думаешь?
— Далласские парни полностью согласны сотрудничать с Кармине. У них есть свои люди в полиции. Полицейские выведут Освальда через подвальный этаж. Где-то после десяти утра. Там два прохода на улицу.
— На Мэйн и Коммерс-стрит.
— Так вот. Проходы будут строго охраняться. Входы в здание закроют. Отключат лифты, кроме тюремного, на котором спустят Освальда.
— Я думаю, что смогу пробраться к проходу.
— Подожди. Так вот…
— Меня хорошо там знают.
— Именно завтра ты туда не пройдешь. Впустят только репортеров с удостоверениями. Их число ограничено, в основном будут фотографы. Этот перевод — дело очень тонкое. Дадут дополнительную охрану. Настроены, чтобы все прошло гладко.
— Тогда как мне войти?
— Сейчас скажу, Джек. Вдоль западной стены здания проходит переулок. Там на тебя не обратят внимания. На полпути есть дверь в новую часть дома, это муниципальная пристройка. Дверь всегда заперта, но мы договорились, что завтра ее откроют. Охраны не будет. Ты зайдешь внутрь. Там увидишь лифты и лестницы. Спустишься по лестнице. Это пожарные лестницы. Так ты и попадешь в подвальный этаж.
— Как его поведут?
— Пристегнут наручниками к детективу. С другой стороны пойдет второй детектив. Какой у тебя револьвер?
— Короткоствольный, тридцать восьмого калибра. Помещается в карман штанов.
— У тебя будет самый твердый стояк во всей Америке.
Карлински мрачно хихикнул — ворчание глубоко в горле. Джек сидел за столом с озадаченным видом. На этом беседа закончилась.
Джек просидел час в одиночестве, прикидывая, как оплатить последние счета и зарплату без выручки за выходные. От этих мелких расчетов сводило челюсти.
Он полистал записную книжку в поисках номера. Затем позвонил домой Расселу Шивли, своему приятелю детективу. Было три часа ночи. Джек слушал тоскливые гудки.
