Фон Белов был офицером связи военно-воздушных сил и часто заходил в комнату генерала. Я предложила майору Рейнхарду кусок колбасы.
– Нет, спасибо, – сказал он. – Я недавно поел питательного овощного супа. Неудивительно, что рейхсмаршал не продержался здесь долго. Знаете, это даже к лучшему. Когда он находился в совещательной комнате, никто не имел права зайти туда.
Поскольку мы познакомились всего минуту назад и уже говорили о Толстяке, я спросила майора, был ли он здесь, когда пришла злополучная телеграмма. Он рассказал мне очень интересную вещь.
– Гитлер был в отвратительном расположении духа. Наступление, приказ о котором он отдал, не состоялось. Оно не состоялось за неимением солдат, но ему же этого не скажешь. Он заявил, что Рейх обречен и что он собирается остаться здесь и умереть. Все запротестовали. Мы пытались уговорить Гитлера перебраться в Оберзальцбург на несколько недель, но если уж он принимает решение… Так или иначе, Кейтель спросил его, как он собирается командовать из бункера, когда почти все оставшиеся у нас войска находятся в Альпах. И Адольф ответил, что в любом случае с приказами покончено. Если им нужны приказы, сказал он, пусть обращаются к рейхсмаршалу, который лучше него умеет вести переговоры.
Я медленно жевала колбасу.
– И об этом сообщили… – проговорила я.
– Разумеется. Совершенно верно. Об этом незамедлительно сообщили рейхсмаршалу, который тогда и послал телеграмму.
Толстяк пострадал за свое служебное рвение.
– Можете смеяться, – сказал майор Рейнхард, – но, когда пришла телеграмма, я думал, Адольфа хватит апоплексический удар. Это было просто ужасно. Надеюсь, мне никогда впредь не доведется увидеть ничего подобного.
Я слышала об этих страшных вспышках ярости. Но никогда до конца не верила рассказам. Конечно, слова – это всего лишь слова.
Я спросила, живет ли он в соседнем бомбоубежище. Майор сказал, что живет наверху: конечно, передвигаться по городу сейчас трудно, но это всяко лучше, чем торчать в бункере. Он считал, что у нас осталось три дня.
Я осторожно спросила, какие у него планы на будущее.
Он ответил столь же осторожно:
– Планы? Да никаких. Но я не разделяю настроений, которые, похоже, преобладают здесь.
Я решила, что он говорит о резких перепадах настроения, связанных с надеждами на генерала Венка.
Майор вытащил сигарету и покрутил в пальцах, не зажигая. Курить в бункере запрещалось. Понизив голос, он сказал:
– Единственный разумный выход – это сдаться американцам, но сначала их нужно найти. – Он помолчал. – Конечно, здесь ничего не поделать, покуда…
– Покуда что?
Он не пожелал закончить свою мысль.
– А какие планы у вас? – спросил он.
– Я бы хотела выбраться отсюда при первой же возможности.
У него чуть расширились глаза.
– В таком случае я не понимаю, почему вы не сели на «Ю-пятьдесят два», который прилетал сегодня утром.
У меня подпрыгнуло сердце.
– Какой «Ю-пятьдесят два»?
– А… – Майор поправил манжеты. – Он прилетал около десяти часов, приземлился у Бранденбургских ворот. Он прилетал за вами двумя.
– И куда же делся этот «Ю-пятьдесят два»?
– Фон Грейм отослал его. Извините, я думал, вы знаете. Мне и в голову не пришло, что он ничего не сказал вам.
Исхудалое лицо генерала было желтовато-серого цвета и напоминало старую фланелевую тряпку. Я не испытывала жалости.
– Почему вы не сказали мне, что за нами прилетал самолет? – спросила я.
– Вас тут не было.
– Я была рядом, в коридоре!
– Не кричите.
Я прошлась по комнате. Мне хотелось его убить.
– Генерал…
– Фельдмаршал.
Нет, я все-таки убью его. Я засунула руки глубоко в карманы. Набрала полную грудь спертого воздуха и медленно выдохнула.
– У меня тоже есть право голоса, – проговорила я.
– Да, совершенно верно. Мне следовало с вами посоветоваться.
Он закрыл глаза и откинулся на подушки. Больше я ничего от него не добьюсь.
– Если бы вы со мной посоветовались, я бы сказала, что хочу улететь.
– Несомненно.
– Так вы поэтому ничего мне не сказали?
– Делайте выводы сами.
– Я делаю вывод, что вы хотите остаться здесь по каким-то своим причинам и считаете, что мои желания не имеют никакого значения.
– Не имеют, – сказал он. – В любом случае мы все погибнем.
Я села на операционный стол. Я болтала ногами и внимательно рассматривала потолок, приобретший затейливый вид после того, как с него осыпалось изрядное количество штукатурки.
– Если мне суждено умереть, я не собираюсь умирать в этой дыре.
– Многие люди почтут за честь умереть в этой, как вы выражаетесь, дыре.
Мне послышалось, что он сказал «почтут», а не «почли бы», но я не была уверена. Шум не стихал ни на минуту: грохот артобстрела, гул генератора, постоянный топот ног в коридорах, крики, периодически доносившиеся с дальнего конца бункера и заставлявшие всех неуловимо изменяться в лице.
– Вы хотите умереть здесь? – спросила я.
– Неважно, кто чего хочет. Поскольку наверху мне все равно делать нечего, я не имею права покидать бункер. В любом случае сейчас я не в состоянии путешествовать.
Когда же он будет в состоянии, подумала я. Несмотря на всю злость, я не могла винить генерала за то, что он предпочел любую участь мучительному испытанию очередным перелетом. Но «Ю-52» прорвался в Берлин просто чудом – и когда еще нам представится такая возможность?
– Как ваша нога? – спросила я.
– Наконец-то вспомнили. Ужасно. Где Штумпфеггер?
– Мне пойти позвать его?
– Не надо. Он занят. Придет, когда освободится. Просто сделайте что-нибудь с этими подушками.
– Что именно?
– Взбейте их. Такое ощущение, будто лежишь на груде костей.
Я ткнула кулаками в подушку. Генерал испустил вопль:
– Ох, бога ради, оставьте их в покое. Чем я провинился перед небом, что заслужил такую сиделку?
– Я не ваша сиделка. Я ваш пилот. К слову сказать, почему вы попросили меня доставить вас сюда?
Он повернул голову, прилаживаясь к подушкам.
– Вы умеете пилотировать вертолет.
– И все?
– А что еще? – раздраженно сказал он.
– Я просто думала, может, вы хотите сказать мне что-нибудь.
