Ахмед говорил на хорошем английском языке. Вероятно, он учился в Англии. Какой была его роль здесь? Интендант, мажордом, устроитель тайных церемоний? Есть под его присмотром было неудобно. Мы сидели, он стоял. Мы не были из слоев, которые сидят и которых обслуживают, в нас было что-то от смущенных слуг, оказавшихся не на своем месте. Ахмед предложил нам выпить кофе в маленьком салоне. Мы увидели восьмиугольную комнату, у окон стояли старые широкие кресла, обтянутые потемневшей кожей. Ахмед подал нам кофе, а потом показал на медный колокольчик:
— Звонок мистера Хатчинсона. Если я вдруг его не услышу, дети предупредят меня, что вы вызываете, и я сразу же приду.
Он откланялся и ушел. Энни медленно пила кофе. Мы не смели нарушить тишину.
— Он слишком сладкий, — сказала она. — Эрик, мне все время хочется заплакать. У меня ком стоит в горле. Мне хочется и жить, и умереть, и смеяться, и бегать, и молиться. Не знаю, что со мной происходит.
— Усталость. Это необычное место, и я благодарю тебя за твое поведение. Ты великолепна…
— Ты так полагаешь? — сказала она, словно ребенок, услышавший похвалу. — Ты правда так думаешь?
— Да.
Я смотрел на свою случайную спутницу. Эта женщина, как хамелеон, была умна на уровне кожного покрытия. Она поставила чашку, ее движения были неуверенными. Энни заговорила в необычной для нее манере:
— Твоя жена — исключительный человек.
— Ты, безусловно, права.
Энни продолжила:
— Если она любит это место и хочет переделать его для себя, она — женщина совершенно необычная. Почти святая, как мне кажется.
Я решил опустить ее на землю.
— Не надо слишком идеализировать. Она озабочена будущим животного мира, природы, но у нее есть средства для реализации своих честолюбивых планов.
— Тебе хочется преуменьшить ее заслуги? Она ведь могла бы жить как никчемная эгоистка… Она владеет всей компанией, или почти всей.
— Ее фирма существует благодаря работе доверенных лиц, — сказал я.
— Ты ее не любишь, — констатировала она — Или, что еще хуже, ты ей завидуешь.
— Завидую? Что за ерунда!
— Да, Эрик. Если ты не признаешь ее заслуг, того, что она хочет использовать свое состояние, чтобы помочь другим, создать школы, ясли…
— Она деловая дама, как это принято говорить во Франции. Ее «дело» — это Африка.
— Эрик, ты несчастный бедняк.
— Бедняк? Спасибо.
— Извини, я преувеличиваю, но ты постоянно принижаешь ее достоинства. Это меня злит. Ты знаком с ее проектом относительно заповедника «Масаи Мара»?
— В общих чертах.
— И это совершенно не подействовало на тебя…
— Нет. В Южной Америке есть множество бидонвилей[42]. Она могла бы пожелать перестроить хижины бедняков в Рио-де-Жанейро.
— Эрик, какая у тебя была семья?
— Скверная.
Я был почти счастлив, что наконец-то сказал правду.
— Скверная? И это все, что ты можешь сказать?
— Да. Отец — самоучка, лишенный честолюбия. Его смерть развязала руки моей мамаше, которая бросила меня в десятилетнем возрасте. Я вырос в одиночестве, боролся, сам построил свою жизнь и не собираюсь оплакивать судьбу животных. Я был слоненком без стада, никто не водил меня на водопой. И все-таки я здесь…
Она настойчиво сказала:
— Но будь справедливым, ты не можешь отрицать удивительную атмосферу этого дома. Этот покой…
— Я и не отрицаю. Но если бы Энджи была здесь, было бы намного шумнее. Она очень активна, даже агрессивна, все должно делаться очень быстро и как ей хочется.
— Почему ты на ней женился?
— Мы вроде бы полюбили друг друга.
— Меня удивляет, как такая женщина могла тебя полюбить.
— Спасибо за комплимент.
— Я не хотела тебя обижать… Короче говоря, я все это бросаю, надо заняться собой. Я много дней об этом думала, а этот дом укрепил меня в моей решимости. Ты мог бы мне помочь… Надо убедить ее.
— В чем?
— Оставить меня здесь.
— Кого?
— Меня.
— Тебя? И что же ты будешь здесь делать?
— Я могла бы помогать ей и быть всем полезной.
— Энни, иди поспи и восстанови силы. Ты сейчас начинаешь рассказывать историю о своей любви к Африке.
— Эрик…
— Да?
— Выслушай меня, Эрик, будь любезен.
— Я разве не сама любезность? Валяй…
— Так вот. Я скажу тебе все, пусть даже ты будешь на меня кричать. Я решила познакомиться с твоей женой сразу же, как только мы вернемся в Америку. Попрошу ее взять меня в свою команду. Я могла бы работать санитаркой или помогать в будущей школе. Место работы не имеет значения, я все умею делать. Она богата, расходы на мое содержание будут невелики. Это ее не разорит. В любом случае, ей будут нужны работники. Я буду на службе у людей и животных. Мог бы ты попросить это у нее? Как полагаешь?
Мне решительно везло, я снова стал добычей женщины с возвышенными идеалами. От такого благородства души можно было сдохнуть! Что теперь мне делать с Энни? Она предлагала себя честно и восторженно, как добрая девочка… А я, переодевшись в честного человека, словно проходимец, слушал ее, спрятавшись в исповедальне. Стрельчатый восьмиугольный свод салона придавал этому месту торжественный вид. Сидевшая напротив Энни была похожа на Мадонну. Она на глазах сбросила с себя всю предыдущую жизнь, старалась подобрать слова, для нее сложные, она хотела достойно выразить свои устремления в соответствии с этим местом.
— В нашей комнате, — сказала она, — на столе я видела Коран на английском языке. Там были пометки, вкладки из тонких полосок белой бумаги. А та цитата на памятнике была подчеркнута на одной из страниц.
Энджи читала Коран, она его изучала? Кем же была Энджи?
— Я чувствую себя возвышенной, — продолжила Энни, не будучи уверена в этом выражении, — Я всегда мечтала о высоких моментах, о безумной страсти, об особенной судьбе. Я хотела бы посвятить себя кому-либо, но, поскольку ни один мужчина не пожелал связать со мной свою жизнь, я посвящу себя некоему благородному делу. Эрик, ты ведь не откажешься мне помочь, правда? Не откажешься?
— Когда все мои дела будут решены, мы сможем в спокойной обстановке рассмотреть различные варианты. Я похлопочу за тебя перед Энджи, она сделает это одолжение.
Она воскликнула:
— Одолжение? Это не то слово! Я не нищенка, я не прошу милостыню. Я хотела бы работать, быть востребованной. Да, я мечтаю быть востребованной. Когда мама заболела в Баффало — однажды ей пришлось пролежать в постели целых два месяца, — я сидела с ней и была счастлива, что помогаю ей.
