— Ты достойный воин, но еще плохо владеешь мечом, — начал говорить Торфинн, когда страшный удар грома с головой накрыл всех, кто был на холме и в селе.
На некоторое время Мирко оглох. Почти ничего не видя и не слыша, только ощущая ступнями землю под ногами, он плелся за Торфинном. Вот дорога резко пошла вниз, вот деревянные ступени и ровные доски пристани, качающаяся доска сходней… Торфинн слегка подтолкнул мякшу, тот нащупал руками чью-то крепкую, протянутую навстречу руку и спрыгнул вниз, на корабль.
Через мгновение Мирко почувствовал, что корабль оттолкнули от пристани и он тихо движется на веслах. Наконец слух его стал различать звуки. И первое, что он услышал внятно, было конское ржание: это был его Белый, которого Ари честно привел на корабль.
Когда зимним утром проснешься под взглядами звезд,
Увидишь снег, крупой присыпавший путь,
Что вьется меж сосен и уходит в легкий мороз,
Цепляясь за корни и землю, за самую ее суть.
* * *
Восторг пути! Не все ль теперь равно,
Кто по земле язык метели бросил,
Кто распахнул застывшее окно,
Откуда вдруг до срока в сердце осень?
Кто претворил картину со стены?
Кто взял с нее неровную дорогу?
Кто отпустил по ветру эти сны,
Пронзил туман отчаянием рога?
* * *
Идущего цель — достичь благодатных кущ.
Но путь тернист, и, в терние павши, семя не даст плодов.
Заботы и прелесть мира стоят нагорных круч.
Выращивай хлеб, отпускай по водам или иди на зов
* * *
Ломают смерчи черной мглы,
Как спички, древние стволы,
Не видно зги на километры,
Но живших прежде волшебство
Мне дарит чары голосов,
И к ним эолов мех и ветры.
И где бы ни был далеко
В пространстве или глубоко
Во днях грядущих, днях вчерашних —
Тебя подвигнет взять порог
Мой тысячеголосый рог
С вершины бесконечной башни.
* * *
Пусть нет цели, но есть конец любому пути.
Ты делал добро, а понял ли это лес?
Дорога светла, но хватит ли сил, чтобы ее пройти?
И если хватит, воздай хвалу и все сохрани как есть.
* * *
Абсурден архангел с картонной трубой,
Смешна колдуна пиктограмма,
А исты трилистник над синей водой
И Троица в воздухе храма,
А также дороги — след звезд на земле —
И башня Звучащего Слова,
Стрелы наконечник, что найден в золе,
Как эхо предвечного зова.
XI. РАДОСЛАВ
Встреча за встречей, расставание за расставанием. Что-то заканчивается, что-то начинается. В каждой встрече и в каждом расставании собираешь ты маленькие кусочки себя, складывая причудливый узор без начала и конца, и сколько ни смотри вокруг, смекая и очаровываясь, а только этот узор остается вечно недоступным. Никак не схватить его целиком, не узнать, кто же ты сам. Только там, на самой последней росстани, где ожидает тебя последняя встреча и последнее прощание — только там вспыхнет вдруг ясным огнем, четким светлым контуром рисунок твоей жизни — и оборвется смертью. А дальше… Дальше подхватит тебя широкая и сильная река и поведет неторопливо и неизбежно в закат, за которым только темное и вечное море. Так надо ли дожидаться последней росстани? Не шагнуть ли за нее сразу, одним махом, увидеть там, кто ты таков? Никто после этого не отнимет у тебя того, что ты там увидел. Ты — оттуда и отовсюду, там и везде твоя родина. Ты везде у себя дома и всегда возвращаешься домой. Твоя смерть всегда с тобой, и ты ее не боишься. Твоя дорога — всегда твоя, а не чья-то. Ты всегда знаешь, куда ты идешь. Ты всегда жив, потому что уже умер. Тебе всегда не по себе, но все твое вечно с тобой. Ты идешь в мир, находя там себя. Ты один, но только вместе со всеми. Ты свободен. Ты знаешь это. Ты открыт миру, он открыт тебе.
Легкий, с мелкой осадкой, крутобокий корабль поморян скользил по тугим струям Хойры. Постепенно зрение и слух вернулись к Мирко, и он увидел наконец, что Устье осталось уже далеко за кормой, и только могучий сосновый лес выходит на берег встретить их. Впрочем, перемолвиться словом даже с этим молчаливым встречным было затруднительно — река в этих местах была широка, саженей в две сотни, и докричаться до берега — а корабль шел точь-в-точь по стремнине — не смог бы самый горластый поморянин.
Конечно, Хойра не была безмолвной: шелестела вода, кричали резко большие речные птицы, скрипели уключины, переговаривались меж собой люди. Течение было плавным и накатистым, но поморяне все равно работали длинными веслами, помогая реке.
Пузатый, но ходкий корабль, на носу которого выгибал шею, скалясь длинными изогнутыми клыками, полузмей-полуволк, скоро шел по серо-седому речному полю, вспахиваемому ровным свежим ветром, дувшим навстречу.
Торфинн — или кто еще из его помощников — уложили Мирко на мешки с зерном. Кони были привязаны к низкой поперечной перекладине. Они еще не свыклись с постоянной качкой, и потому время от времени недовольно ржали и фыркали. Однако немцы, видно, не только кораблями умели править, но и с лошадьми обходиться могли не худо, потому как кони вели себя спокойно.
— Видишь меня, Мирко Вилкович? — перед ним стоял Торфинн, уже без брони и меча. Поверх рубахи на нем была надета меховая безрукавка.
— Вижу, Торфинн, — откликнулся Мирко. — Далеко ли Устье теперь?
— Далеко, — кивнул поморянин. — Теперь мы с тобой отмечены знаком грозы, Мирко Вилкович. Знаешь ли, кто это приходил?
— Ведаю, — отвечал мякша. — Это Укко был. Так хиитола Грома называют.
— У нас его зовут Тор, — торжественно изрек Торфинн. — Это добрый знак. Теперь твое место на весле будет позади меня. Торгейра убили ругии, когда мы шли в Радославгардр, и его место было пустым. Теперь его займешь ты. Владеешь ли ты веслом?
— Грести умею, только на таком большом корабле не доводилось, — не соврал Мирко.
— Пока смотри, как это делается, — посоветовал Торфинн. — А потом наш черед придет, и тогда следи за мной.
Тут Мирко припомнил, что Ари намеревался сказать ему немного о том, как следует себя вести среди поморян. Но вышло так, что Ари не успел. Хотя оставались те слова, что сказал Ари о правде. То, как думал прежде о правде Мирко, можно было не то чтобы запамятовать, но следовало каждый раз открывать эту правду будто бы заново, потому что… Почему, он пока не мог объяснить. Наверно, потому, что с каждым встречным человеком надо было научиться говорить, речь держать, и речь эта должна быть правдивой, если жить по правде…
— Скажи, Торфинн, — Мирко, встал на ноги — мешки были набиты туго, и спина начинала ныть, да и сидеть вот так перед важным, наверно, воином, было не к лицу, — все же зачем Торгни меня к себе взял? Не за то же просто, что я Етона побил? Что ему Етон?
