Снизу вынесли нескольких пассажиров. Служащим станции, несмотря на плохое самочувствие, по долгу службы приходилось спускаться вниз и оказывать помощь упавшим. Поэтому многие работники станции Кодэмматё сами падали, их отвозили в больницу, а у одного даже остановилось сердце, но его удалось как-то оживить и спасти.
Из телефона-автомата я позвонила в нашу контору в Хаттёбори, чтобы рассказать о случившемся и доложить, что по указанию служащего станции мне пришлось закрыть киоск и подняться на улицу. Однако телефон конторы стоял на автоответчике. После нескольких безуспешных попыток я все, что хотела доложить, записала на автоответчик.
К этому времени многие из поднявшихся на поверхность пассажиров лежали или сидели на земле. Мне самой пока удавалось стоять, хоть я и чувствовала дрожь во всем теле. Тут я заметила двух мужчин из нашего «Общества». Увидев меня, они быстро подошли и, удостоверившись, что я еще могу двигаться, сказали: в контору внутри станции Хаттёбори уже не войти, поэтому сразу езжайте в кафе наверху станции. Там собираются все наши сотрудники. Эти двое объезжали все станции, чтобы убедиться в нашей безопасности и передать это указание.
Я села на такси и поехала в Хаттёбори. Когда вошла в кафе, сотрудник нашей конторы, увидев меня, сказал: «Сугимото-сан, вы выглядите нездоровой, определенно нездоровой. И глаза у вас странные. Вон там стоит „скорая помощь“, вам надо на ней поехать в больницу». — У меня и в мыслях не было, что мне надо в больницу, но раз так сказали, то, сама не зная зачем, я была вынуждена сесть в машину.
Больница Сэйрока была уже переполнена, поэтому меня отвезли в больницу Мэйкура, что в Отяномидзу. Там вообще-то занимаются ортопедией, но из глазной больницы поблизости сюда пришел врач, который исследовал мои глаза. Зрачок сузился до миллиметра, дрожали ноги, болела голова, и не прекращался кашель. Результаты анализа крови тоже были плохие.
Мне поставили капельницу, сделали несколько уколов и предложили на ночь остаться в больнице. Я подумала, что если уж ложиться в больницу, то лучше где-нибудь поближе к дому, и отказалась. Сначала хотела сразу ехать домой, но затем подумала, что при пересадке на Такадонобаба на линию Сэйбу надо будет подниматься по нескольким лестницам, что я, наверное, сделать не смогу. Поэтому решила с ближайшей станции Отяномидзу по линии Тюо поехать к дочери, которая живет в городе Футю.
В поезд я села около пяти, в самый «час пик», поэтому не было надежды найти сидячее место. Это было действительно тяжело. Я не помню, чтобы мне когда-нибудь так хотелось сесть. Ноги дрожали, все тело напряжено. «Здесь я умру», — думала я, вцепившись руками в поручни. Я даже хотела попросить сидящего передо мной мужчину уступить мне место, сказав, что я себя очень, очень плохо чувствую, но все-таки удержалась и так и доехала, стоя.
Когда я приехала к дочери, та, увидев меня, сказала: мама, ты странно выглядишь, — и тут же повела меня в ближайшую больницу. Кровь у меня не нормализовалась, и меня тут же уложили.
Я провела там три дня, а выписавшись, еще 4-5 дней отдыхала дома, затем снова вышла на работу. После инцидента я какое-то время сильно уставала, однако так бывало и раньше. Но степень усталости до и после него значительно отличалась.
Кроме того, резко увеличилась забывчивость. Сын говорит, что это из-за возраста, но это не так. Недавно я разговаривала со служащим станции Кодэмматё, который после инцидента месяц пролежал в больнице. Он мне сказал: с тех пор память значительно ухудшилась. Фактически у меня то же самое.
Иногда забываю свои обещания — совершенно выпадают из памяти, а раньше такого никогда не было. Думаю, тот, кто все это на себе не испытал, не может такого понять. Если я на что-нибудь жалуюсь, окружающие говорят: это возрастное.
Пострадавшие от зарина часто так говорят. У многих с тех пор резко ухудшилась память, поэтому, я думаю, это не связано с возрастом.
Это так. Однако, к счастью, мне в работе это не мешает. Цены я хорошо помню. Дайте мне это, это и это, быстро говорят мне, и я могу в уме сразу подсчитать. Пока могу, все в порядке. Даже если помню только это, все хорошо.
Кроме того, не могу больше читать книги. Я всегда любила читать. Однако с тех пор не могу связать друг с другом иероглифы. Пропала концентрация. И про это говорят, что возрастное. Но дело не только в старости.
Иногда звучит сигнал тревоги. На станции случаются поломки вагонов, инциденты с людьми, и сразу раздается сигнал тревоги, даже если это произошло и не на нашей станции. До инцидента с зарином я спокойно воспринимала: а, опять звонит. Где-то или поломка, или авария. Однако с тех пор, если раздается сигнал, все тело деревенеет, и я звонок чувствую всеми фибрами души. Не зарин ли опять?
В этом смысле — большая перемена. Когда раздается этот звонок, ничего не могу с собой поделать, возникает невыносимое чувство. Это и сейчас так.
На его воспитание не требовалось тратить время.
Китиро (64 года) и Санаэ (60 лет) Вада, родители погибшего Эйдзи Вада
Дом Китиро Вада расположен в окрестностях города Уэда, в сельском районе. Его я посетил, когда уже стали опадать листья клена, но окружающие горы еще быт красными, и яблони вдоль дороги были сплошь покрыты уже спелыми плодами. В общем, красивый осенний пейзаж.
До войны это был главным образом шелководческий район, однако позже, в рамках земельной реформы, эти земли были превращены в рисовые поля.
Вада-сан производит впечатление тихого, молчаливого человека, однако чувствуется, что в душе у него многое накипело, и он хотел бы все это высказать. В противоположность ему, Санаэ-сан довольно говорлива, ее энергия так и бьет через край.
После женитьбы супруги некоторое время жили только за счет сельского хозяйства, однако постепенно это становилось все труднее, и Вада-сан пошел работать на соседнюю текстильную фабрику. В свободное время он выходил в поле. Однако это большая нагрузка, и, как он сам признается, он сильно уставал. После того как его сын Эйдзи погиб, Китиро-сан некоторое время не мог оправиться от потрясения и был вынужден прекратить работу на фабрике. Когда я спросил его о детских годах Эйдзи, он посоветовал лучше обратиться с этим вопросом к матери — сам он имел мало отношения к его воспитанию. Однако у меня сложилось впечатление, что ему просто было тяжело рассказывать о сыне.
Эйдзи был небольшого роста и худенький, весь в отца, а старший сын, на два года старше его, унаследовал полноту матери. За разговором Санаэ-сан несколько раз повторяла, что на его воспитание совершенно не требовалось времени. Он не полагался на других людей, и все делал самостоятельно. Родителям никогда не приходилось о нем беспокоиться… Пока им не привезли его бездыханное тело.
Отец: Я родился в 1932 году, женился в 1961-м. Старший сын родился в 1963 году, а младший, Эйдзи, — в 1965-м. Жена из соседнего города Тобу, она происходит из крестьянской семьи.
Первое время я занимался только сельским хозяйством, но когда исполнилось 40, жить постепенно становилось все труднее. Поэтому для того, чтобы получать наличные, я поступил на текстильную фабрику. Она работала круглые сутки в три смены — станки нельзя было останавливать. Первая смена начиналась в пять утра и заканчивалась в 1:30, вторая — с 1:30 до десяти вечера, а третья — с десяти вечера до пяти утра. Если работать в ночную смену, рано утром возвращаешься домой, немного поспишь и выходишь в поле. Но должен откровенно сказать: физически это было очень тяжело, особенно в страдную пору. А взять на этот период отпуск на фабрике я не мог, поскольку больше половины рабочих — такие же, как я, крестьяне, их положение мало отличалось от моего.
