в том, что мужчина, ударивший Надира, никак не связан ни с Хлоей, ни с попыткой нападения на нее.
Поразительно, что запуганная системой Хлоя, не только не бросила его, но и не побоялась притащить домой, позвать на помощь. Надир долго размышлял на эту тему и решил тайно присматривать за подружкой Фрэнка, словно теперь это стало его прямой обязанностью. Повинуясь какому-то смутному, на грани интуиции, чувству, Надир, в отсутствие Хлои, приходил к ней домой. Он тихо посмеивался над камерами и приспособлениями Фрэнка, обойти которые не составляло труда, обычно проверял записи на камерах, к которым добавились и его собственные устройства, убеждался, что все в порядке и на час другой, если было время, оставался в квартире. Ему нравилось слоняться по комнатам, или, как он называл — совершать обход, перебирать вещи, заглядывать в шкафчики и даже менять предметы местами, предвкушая недоумение девушки, когда она это обнаружит. Надир не совсем понимал, почему так поступает, но подобное подсматривание, не тяготило, наоборот вызывало удовлетворение на уровне злорадства, что в этом случае таррианское воспитание его не коснулось. В квартире Хлои Надира накрывало полузабытое ощущение дома, уюта и чего-то еще важного, утерянного.
Надир мог забраться в старое кресло, в гостиной, и просидеть там неподвижно, почти до вечера, расслабившись и отпустив все мысли. Однажды задремав, Надир не успел уйти, проснулся от щелчка замка в двери, вскочил и быстро спрятался за шкафом. Он слышал, как Хлоя вошла в квартиру, но не в гостиную — шаги удалялись. Наверное, пошла на кухню с очередной тяжелой сумкой с продуктами, решил Надир и бесшумно последовал за девушкой, точно зная, что она не увидит, не обернется. Проделать подобный трюк с Хлоей было несложно. Надир касался ее сознания и достаточно хорошо ощущал, поэтому накинул на себя покрывало, делающее его если не невидимым, то незаметным, превращая в обычную деталь интерьера.
Хлоя не спеша разбирала вещи, что-то напевая себе под нос. Готовить не стала, а вернулась в гостиную, не замечая присутствия постороннего и, усевшись в кресло, в котором еще совсем недавно дремал Надир, достала сигареты и закурила. Надир, поморщившись, отступил на пару шагов. Запаха он не чувствовал, но табачный дым, вызывал стойкие ассоциации с генералом.
А Хлоя, все также напевая, достала ручку и бумагу и принялась рисовать. Надир приблизился, заглядывая через плечо. Уверенные четкие линии, узнаваемые лица, верно подмеченные позы. Фрэнк, очень много рисунков Фрэнка. Надир улыбнулся, некоторые эскизы раскрывали напарника с неожиданной стороны. Хлоя рисовала, критически оглядывала свое творение и аккуратно складывала в стоящую на столе миску.
Рисунки поразили Надира. Таррианское чувство красоты, которое не вытравишь, в отличие от воспитания. Роберт не рисовал. Мог, при желании, сделать простой набросок, это у него неплохо получалось, но вот так — никогда. У Хлои был талант замечать вещи, характерные детали и воспроизводить их с удивительной легкостью мастера.
А вот и Надир, такой, каким увидела его Хлоя в момент встречи, и бой с неизвестным. Надир усмехнулся, а она, оказывается, подглядывала. Незнакомец получился реальным. Надир с удивлением отметил специфическую позу нападавшего, и как тот держал нож в левой руке, немного повернув под углом. Странно, что Надир этого не помнил. Хлоя задумчиво повертела рисунок, вздохнула, бросила в миску и подожгла, пристально наблюдая, как чернеет, обугливается бумага.
36. Хлоя. (Маллия).
Утро. Небо синее, чистое и только кое-где по краям клочья светло-серых туч. Луна все еще видна — полная крупная. Птицы стайками вьются в прозрачном небе. А в долине, почти по самой земле стелется туман. Так необычно. Четко видны невысокие старинные домики, ярко освещенные ласковыми лучами утреннего солнца и полоска деревьев, а поле словно вытерто, исчезло, вместо него белый густой кисель…
Она стоит на утесе, почти у самого края. Ей не разрешают подходить так близко. Но интересно же. Внизу плещется море, бирюзовое, а если чуть-чуть податься вперед, то виден нижний причал — для водных лодок. Здесь наверху есть еще один, для тех, что передвигаются по воздуху.
Обрыв покрыт зеленым ковром. Трава, яркая и сочная от обилия выпадающих осадков. И белое здание маяка — ее дом. А чуть дальше по склону коричневато-бурые низкорослые кустарники. Пока еще бурые, но если присмотреться на них уже появляются бутончики. Скоро они раскроются, расцветут, и склоны станут сиреневыми, лиловыми. Кажется, кустарники называются — эрика[81], красивое слово, звучит, будто женское имя. Хрупкая красота, ее легко разрушить, северная природа — суровая и переменчивая. А еще момент, который обязательно нужно запомнить.
На ней грубые высокие сапоги, в них ноги не промокают и удобно ходить по бездорожью, яркое цветастое платье, легкая курточка, защищающая от весеннего прохладного ветра.
Она остановилась у самого края и смотрит вниз. Собака, их старая верная псина, неслышно подошла и улеглась рядом. Собака здоровая, чуть ли не больше ее. Нет, это она маленькая. Хлоя заправила за ухо, непослушную светлую прядь. Ее позвали. Женский голос, немного хриплый, словно простуженный. Она повернулась и побежала к дому, не хватало, чтобы ее у обрыва застукали. Собака неспешно пошла следом…
Сидя на широкой деревянной лавке она рисовала. Цветные мелки раскиданы по всей поверхности и рисунки, много рисунков. Неумелые детские, но все понятно. Вот дом-маяк на утесе. Верхний причал. Прибывающие лодки. Сиреневые склоны. И бирюзовое море внизу и белый песок, а вдалеке — парус, одинокий, трепещущий на ветру…
Хлоя проснулась. Сон, такой яркий, красочный, цветной и совершенно реальный. Ей никогда раньше не снились цветные сны. Обычно сумбур, обрывки дневных событий или вообще ничего. И место это. Совершенно незнакомое. Она точно никогда там не была. Почему-то приснилось, что она — маленькая девочка, лет пяти, не больше. Сколько Хлоя себя помнила, самые ранние воспоминания — сиротский приют. А тут белая башня маяка, зеленый утес, море и лиловые цветы, детское платье, не серое, а яркое в мелкий цветочек, отсутствие платка на голове. И та женщина, которая ее позвала. Кто она? Хлоя не видела лица, только слышала голос, настойчиво и, в тоже время, ласково, зовущий домой. Вот только, то место никогда не было ее домом.
