что только двинутые на всю голову техноромантики могут поверить в то, что за Порталом. Можно убедить еще сколько-то сотрудников. Семьи. Но в такую вот философию сильные мира сего не поверят никогда! Мы выложим Портал им на подносе, они же брезгливо повернутся спиной. Что вы спорите, — обратился секретарь к еще сопящему сопровождающему, — или вы не видите здесь прохода в упомянутое Царствие Небесное, только не сквозь игольное ушко, а сквозь любимое антропологами “бутылочное горлышко” эволюции?
— Господа товарищи! Ну куда вас несет? Все эти метафизические… Э-э… Бредни… Уместны лишь для случая, когда за порталом на самом деле нас встретят разумные… Программы? Существа? Ну, вы понимаете меня. Если они неразумны, то и правда, достаточно нажать несколько клавиш. А вот если разумны…
— И что же господин скептик нам посоветует в таком случае?
— Включить диснеевский “Аладдин”, сцену, где герой спрашивает у джина: “Так раб или друг?” — вмешался посол. — И крутить до просветления!
— Эй, в диснеевском фильме такой сцены нет!
— Постойте с этим. Господин посол… Видя вашу полную уверенность… Нельзя игнорировать ваш опыт… Короче! Мы никак не можем отличить программу от человека?
— Пятый раз говорю: да! Мне уже кажется, это вы здесь боты.
Не отвечая на подначку, второй секретарь медленно сказал:
— Получается, наша контора этак мимоходом создала искусственный разум? Так вот просто? Без фанфар? С нуля?
* * *
— Но вы же как-то создавали именно с нуля? — Леопольд проверил управляющий скрипт колесной платформы нового поколения, запустил в “песочнице”, и теперь наблюдал, как робот ищет дорогу через чащу снеговых скульптур. Прибавил изумленно:
— Все окружение! От камушка до листика!
Виктор осмотрел помещение: в помещении царил неописуемый рабочий порядок. Стол с полусобранной платформой; остывающая паяльная станция; разложенные по порядку части подвески; отключенный манипулятор — что-то непонятное с прохождением команд. Виктор подозревал, что надо поменять местами старший и младший байт еще в порту контроллера; но делать ли это программно? Или тупо перепаять шлейф? Ответил он слегка рассеянно:
— Есть и сегодня люди, которые через Портал выходят на голую планету с тремя литрами кислорода и мастерком в кармане. Они так выбрали. И будут строить Галактическую Империю с нуля.
Леопольд почесал голову:
— Ладно, пап, это все частности. Главное, чего меня беспокоит: разве плохо, если можно откатить смерть? Мир без смерти — это я даже представить не могу, как здорово!
Александров-самый-старший возразил:
— Это будет игровой мир. Где нет необратимых поступков, где все можно откатить. А потому нет необходимости думать о последствиях. Мне кажется, исказится само понятие времени, причины и следствия. И невозможно будет планировать хоть что-то. А раз так — и разум довольно скоро атрофируется, останется: “хороший, добрый слег”.
— Ну, Стругацких я тоже читал. Но я не верю, что людей делает людьми только страх умереть от голода.
Виктор пожал плечами:
— Ты, наверное, и “Адаптацию” Царенко читал?
— Чернуха!
— А по мне, так это уровень Ефремова, разве что чересчур многословно. В “Адаптации” хорошая попытка честно довести до логического завершения мысленный эксперимент. Смоделировать, что произойдет, когда смерть перестанет что-то значить.
— И что?
— А что происходит в любой онлайн-ролевой игре? Возьми “Творцов судьбы” Дулепы, или “Тактику малых групп” Зайцева, если “Адаптация” для тебя чересчур животная. В любой игре без жесткого сюжета — химически чистая модель самоорганизации общества. Сразу создаются гильдии, кланы, начинается конкуренция. Неугодных игроков убивают прямо на выходе из безопасной зоны, это называется”хейтить”, кажется?
— Поиграл бы, а тогда и спорил. Это называется “гангить” или “пэкашить”.
— В моей жизни не нашлось места на виртуал.
— И ты перетащил в виртуал всю жизнь. Но зачем было перетаскивать сюда еще и смерть?
Виктор отложил манипулятор и ответил устало:
— У нас же все абсолютно инстинкты и рефлексы заточены на то, что смерть — это плохо. А тут вдруг оказывается, что смерть — это пофиг. Кому-то башню снесет, он пойдет испытывать новые и новые виды смерти — а что? Это же теперь можно! И вот погляди, насколько легко люди пользуются этим разрешением во всех играх. А ты, глядя на это, говоришь: чернуха!
— Ну так прямо все ломанутся убивать?
— Ляп. Ты во взрослый мир семимильными шагами рвешься. Мне пофиг, чьи глаза тебе светят в конце этого тоннеля, Акаме или Беата — дело личное…
— Пап! При чем тут девчонки! — перебил наследник. — Я в школе с племянником барона Носхорна поговорил. Тут мир такой. Или я повзрослею, или меня повзрослеют.
— Что ты серьезные вопросы ставишь, меня только радует. Только боюсь, не понимаешь ты силу тока в розетке, куда суешь палец. Ты знаешь, что в первобытном обществе, если группа мужчин встречала одиночку, практически всегда убивала его? Избавляться от конкурента, пока он слаб! Более того, этот инстинкт старательно культивировался во все времена.
— Да прям, вот в Австралии или даже в Америке тебя не убьют.
— Если ты свой — не убьют. А на банду байкеров нарвешься?
Леопольд съежился. Виктор поморщился:
— Затеял разговор, так хотя бы дослушай, чего ты как маленький голову втягиваешь.
— Да, пап, я теперь понимаю, отчего ты так старательно держишься подальше от острых углов и крутых решений… Но если у всех этот инстинкт, то почему до сих пор не перебили друг друга хотя бы ядерными бомбами?
Закончив собирать подвеску, Виктор покачал готовую платформу пальцами, остался доволен, и сказал радостным тоном:
— Человечество научилось управлять этим инстинктом. Сам инстинкт остался, а вот условия срабатывания научились подставлять. Как переменные в неизменный расчет. Люди постоянно расширяют понятие “свой”. Поэтому слова “ксенофоб” и “фашист” — ругательства. Поэтому английское слово “out law” — вне закона, вне наших понятий. Не свой. Поэтому противника всегда стремятся изобразить нелюдем, зверем. Не-людей убивать можно.
Помолчав, Александров-старший добавил:
— Мне обидно за Проект. Мы так старались чтобы не было отличий! Наш мир, только лучше. “И вечное лето, и день полный света, и мы никогда не умрем”. А вы еще и недовольны.
— Но наследники должны быть лучше, сам же говорил.
— Ляп. Тебе не надо ничего мне доказывать. Не рвись из кожи. Ты мой сын. Хватит и этого, мы с мамой тебя все равно любим.
— Ладно, пап, я вроде как понял… Этот мир — плацдарм в виртуале. Он, типа, прибит гвоздями. Но дельфины же живут в бесконечно изменчивой среде?
— И чего, у них имеется разум?
— Но им совсем необязательно строить дома и заводы. Может ведь быть биологическая цивилизация.
— Дельфины пока не могут справиться с болезнями, например. С хищниками. Невозможно планировать, и нет
