– Сесилия знала, что Стридеры уедут на все выходные к дочери, – напомнил ей Сент-Джеймс. – Она сообщила об этом полиции вечером в воскресенье. Ее не так уж беспокоило, в котором часу приедет Чаз, лишь бы увидеться с ним.
– Она понимала, что Чазу придется позаимствовать микроавтобус или ловить попутку, – подхватил Линли. – Она и не надеялась увидеть его раньше.
– Какая бессмысленная смерть! – вздохнула Барбара. – Ну скажите, инспектор, почему Чаз Квилтер не мог признаться во всем? Зачем он повесился, отчего он предпочел смерть?
– Он оказался в ловушке, Хейверс. Ситуация казалась ему совершенно безнадежной. Какой бы путь он ни выбрал, пришлось бы кого-нибудь предать.
– Лишь бы никого не заложить! – с отвращением откликнулась она. – В этом все дело, верно? Вот чему его научили в Бредгар Чэмберс. Скрывать правду, быть лояльным по отношению к «товарищам». Чушь какая! Культивируемая в подобных школах мораль способна породить только ничтожества!
Она метко нанесла удар. Линли содрогнулся от слов сержанта, но возражать не стал– Барбара была права.
Они проехали мимо домика привратника. Элейн Роли стояла на узком крыльце, сражаясь с побитым непогодой зонтиком. За ее спиной маячил Фрэнк Ортен, баюкавший на руках старшего внука.
– Долго еще она будет охотиться за ним, как вы думаете? – поинтересовалась Барбара. Фары «бентли» лишь на миг выхватили из мрака эту семейную картинку. – После семнадцати-то лет пора бы уже и сдаться.
– Она любит его, – промолвил Линли. – Люди могут отказаться от чего угодно, Хейверс, только не от любви.
Стук в дверь раздался лишь около полуночи, но Кевин Уотли и его жена были готовы встретить посетителей. В одиннадцать вечера их предупредили звонком из Бредгар Чэмберс, они знали, что детективы из Скотленд-Ярда намерены нанести им еще один, последний визит. Пара уже знакомых им полицейских явилась в сопровождении худого как щепка человека с искалеченной ногой. К его левой лодыжке крепился металлический протез, и ходил он хромая. Инспектор Линли представил его, но Кевин разобрал только слово «эксперт» и, не участвуя в дальнейшем разговоре, пристроился на стуле у обеденного стола, отделившись от компании, оставшейся в гостиной. Пэтси предложила им кофе, но все трое отказались.
Кевин видел, как Линли темными глазами внимательно разглядывает его жену, отмечает синяки на руках, подбитый глаз, осторожную походку – одну руку Пэтси прижимала к телу чуть пониже груди, словно защищая от удара ребра. Он смутно расслышал вопрос инспектора. Пэтси отвечала спокойно: упала на лестнице. Она даже добавила художественный штрих для правдоподобия: упала, когда поднималась вверх по лестнице. Можете вы себе такое представить?
Говоря это, Пэтси не смотрела в сторону мужа, но Линли быстро глянул на него. Инспектора не проведешь. Он обо всем догадался, и эта дамочка, сержант, – тоже. Она так деликатно взялась за эту проблему: «Хотите, чтобы я кому-нибудь позвонила? Вероятно, вы могли бы на время поехать к кому-нибудь из друзей? В такой момент, когда теряешь близких, испытываешь потребность в поддержке, и перемена места тоже пойдет на пользу». Нетрудно угадать, к чему она клонит. «Беги отсюда, Пэтс. Кто знает, что стрясется в следующий раз».
Но Пэтси и ухом не повела. Оправила свой пропахший потом халат и уселась на пластиковую табуретку. Послышался скрип, когда голая кожа коснулась сиденья, полы халата, натянувшись, высоко открыли ноги. Даже со своего места Кевин видел темную полоску волос, поднимающуюся вверх по голени.
«Мы произвели арест, – сообщил инспектор. – Мы хотели сразу же известить вас. Бот почему мы приехали сегодня, невзирая на поздний час».
Кевин слышал, как Пэтси что-то говорит в ответ, но слов не разобрал. Его мозг не воспринимал ничего, кроме той первой фразы, произнесенной инспектором. «Произвели арест». Кевин не ожидал, что именно эти слова прозвучат для него похоронным звоном. Они придавали окончательность, непоправимую реальность смерти. Гибель Мэттью перестала быть кошмаром, от которого Кевин мог бы однажды очнуться. «Арест» подводил черту– полиция не может арестовать кого-то лишь на основании пригрезившегося Кевину страшного сна. Арест означал, что страшный сон был действительностью.
Только когда Пэтси окликнула его, Кевин обнаружил, что, сам того не замечая, он встал со стула, дошел до лестницы и тупо, словно в тумане, поднимается на второй этаж. Там, внизу, еще продолжался разговор. Выражают сочувствие родителям жертвы. Все это уже не имело значения для Кевина. Он полностью сосредоточился на ступеньках. Шаг за шагом, нащупывая доски ногами, поворачивая на площадке, неуклонно стремясь в комнату наверху.
Дверь в спальню Мэттью была распахнута. Кевин вошел, включил свет, присел на кровать. Он шарил взглядом по комнате, внимательно рассматривая вещи, пытаясь из каждого предмета вызвать призрак своего сына. Вот шкаф, возле него Мэттью одевался по утрам, кое-как натягивая одежку, лишь бы поскорей выскочить на улицу. Вот стол, здесь он делал домашнее задание и возился с моделями поездов. На стене пробковый щит, Мэттью прикреплял к нему семейные фотографии – пикники, дни рождения – и снимки поездов. Вот полка с книгами и старыми, потрепанными мягкими игрушками– он слишком любил их, не мог выбросить на помойку. Вот окно; высунувшись из окна, Мэттью наблюдал за лодками на Темзе. Вот постель, в ней он безмятежно проспал тринадцать лет.
Кевин вбирал в себя увиденное, всматривался, изучал, запоминал навеки и все пытался сложить из осколков, как из мозаики, образ сына, услышать его голос – но все впустую. Оставалось лишь одно слово– «арест»– и непоправимое знание, что наступил конец, пришла определенность, от которой не отмахнешься.
– Мэтти, Мэтти, Мэтт! – звал он шепотом, но никто не отвечал ему. Пусто в комнате, одни лишь неодушевленные вещи, и они не заменят ему сына. Как ни старайся, Мэттью не восстанет из дерева ибумаги, из стекла и одежды, составлявших среду его обитания.
«Папа, смотри! Смотри, смотри на меня!»
Кевин ждал этих слов, но они так и не прозвучали. Он сам мог повторять их снова и снова, но Мэттью больше никогда не окликнет его.
«Мы произвели арест». Все кончено.
Кевин с трудом встал с осиротевшей постели сына, подошел к шкафу, поднял кусок мрамора, утащенный им накануне из мастерской, отнес его к кровати, сел и положил мраморную доску себе на колени. Нащупал в кармане карандаш, специально предназначенный для такой работы, сжал его и вновь уставился на ожидавший его прикосновения камень.
Если он начнет сейчас выводить на нем имя, не будет ли это капитуляцией? Он как бы признает, что подвел сына, покинул его в тот самый момент, когда Мэттью особенно остро нуждался в его помощи. Кэвину казалось – это акт смирения, покорности судьбе. Сделай это– и будешь жить дальше. Разве это возможно? Это значит– предать сына. Как может он допустить, чтобы его скорбь утихла?
Руки дрожали, ощупывая прекрасный, испещренный жилками камень.
