Так, по словам товарища прокурора, Жюжан покушается сначала отравить покойного папиросами, насыщенными морфием; когда это покушение ей не удалось, то она составляет анонимное письмо, и, наконец, когда и донос не имел успеха, прибегает к отравлению Николая Познанского тем же морфием, но уже введенным ею в склянку с лекарством и при этом в дозе, безусловно смертельной.
Я думаю, вы согласитесь со мной, господа присяжные заседатели, что подобные действия обвиняемой, хотя искусственно созданные и приписываемые ей, требуют, однако же, самой коварной души, громадного такта и железной воли, то есть как раз таких условий, которых никогда недоставало у подсудимой; но разберем и эти действия, хотя мы не признаем за ними права на существование.
Я не буду останавливаться на случае с папиросами, кем-то справедливо названном первоапрельской шуткой, непонятной для посторонних, но которой сами родители покойного не придумали иного значения и в которой не допускали никакого участия со стороны М. Жюжан, так как показаниями присутствующей при этом няни Рудневой и сестры покойного Надежды, М. Жюжан первая поспешила проверить подозрение покойного Николая, попробовать одну из отравленных папирос, вследствие чего ей сделалось дурно, и она была больна некоторое время, а равно и потому, что Жюжан, несмотря на просьбы самой Познанской сохранить этот случай в тайне, рассказала о нем во многих домах, где давала уроки. Между тем с появлением на сцену доноса, сообщенного полковнику Познанскому его непосредственным начальством, внезапно изменились и взгляд на обвиняемую, и значение всех тех фактов, о которых просили даже подсудимую не разглашать. Упомянутый донос известного уже вам, присяжные заседатели, содержания не мог, очевидно, не возмутить полковника Познанского, так как он касался чести семьи и, отчасти его служебной карьеры; но, по мнению моему, донос этот был второй первоапрельской шуткой и таковой же признан полицейской властью, ограничившейся производством только негласного дознания об опасном мальчике, который со своими сверстниками уже три месяца как занимается приготовлением какого-то страшного яда.
По получении доноса полковник Познанский, воображение которого воспламенилось под влиянием и негодования, и страха, в своих поисках за автором доноса видит во всякой вещи, во всяком, по-видимому, ничтожном прошедшем факте, не имевшем прежде в его глазах никакого смысла, доказательства несомненной виновности Жюжан не только в составлении доноса, но и в отравлении сына.
Правда, экспертиза почерка признала, что при сличении писем Жюжан с почерком доноса сходство их заключается только в отдельных буквах, а также в подчеркивании отдельных слов, а при сличении надписи на конверте доноса, адресованного на имя бывшего градоначальника Трепова, с такой же написанной Жюжан по приказанию судебного следователя, обнаружено их взаимное сходство; но не следует, однако же, упускать из виду, что улики посредством почерка во многих случаях бывают весьма обманчивы, так как почерки у разных лиц бывают сходны вследствие того, что лица эти учились писать у одного и того же учителя или намеренно подражали друг другу. Вот почему, если бы даже допустить сходство почерка Жюжан с почерком анонимного письма, подобное сходство едва ли может быть признаваемо за доказательство того факта, что анонимное письмо написано именно обвиняемой, тем более, когда удостоверение экспертизы основывается лишь на некоторых общих приемах письма подсудимой с теми, какие замечены в анонимном письме.
Я не стану утомлять внимание ваше, господа присяжные заседатели, повторением доводов, какие уже были приведены мной во время производства судебного расследования в подтверждение неосновательности экспертизы. Достаточно напомнить, что экспертиза почерка нашла сходство анонимного письма с письмами обвиняемой, признавая сходство трех букв из тысячи, которые попадаются в письмах Маргариты Жюжан, несмотря на то, что буквы эти и по характеру своему, и по роду принадлежат к разным почеркам. Что же касается до экспертизы стиля, которая вообще, по свойству своему, едва ли может что-либо доказать, то она удостоверила в данном случае, что слог или стиль анонимного письма неправилен, но встречаются совершенно французские выражения, причем неправильные обороты речи и грамматические ошибки сделаны как бы умышленно. Между тем, те же эксперты признают, что в анонимном письме вместе с чисто французскими фразами попадаются и такие, которые никогда не употребляются французами. Относительно же сделанного экспертами замечания, что в анонимном письме встречаются буквы такой формы, какую дают им только одни французы, то этот довод, по моему мнению, ничего не доказывает. Выше, говоря вообще об экспертизе почерка, я заявил, что сходство и своеобразность в изображении некоторых букв весьма часто сообщается учителями ученику, а потому нисколько не будет удивительна такая своеобразность и сходство, если лицо, писавшее анонимное письмо, имело учителем каллиграфии природного француза. Этим предположением отчасти объясняется и то, что в анонимном письме наряду с французскими фразами попадаются и русские обороты речи и русское заключение. Но, кроме выводов экспертизы, на подсудимую указывают как на автора анонимного письма еще и потому, что в тексте этого письма сообщаются факты, которые могли быть известны только одной М. Жюжан. Несостоятельность такого довода становится очевидной, если принять в соображение, что упоминаемые в анонимном письме факты никогда не были и не могли быть семейной тайной, известной только одной подсудимой. И в самом деле, разве можно назвать тайнами такие, например, факты, что у покойного был химический шкаф, что он занимался химией, участвовал в домашних спектаклях, присутствовал на пирушках и в собраниях товарищей?! Мне кажется, что по отношению к анонимному письму, тайной может быть признано одно только имя автора, которым не может быть Маргарита Жюжан, как по основаниям, мной изложенным выше; так и по отсутствию причины или повода к такому поступку со стороны обвиняемой.
Мне остается перейти теперь к последнему, но вместе с тем и к главному обвинению, направленному против подсудимой, то, есть к обвинению ее в. отравлении Николая Познанского.
Господа присяжные заседатели! Я признаю, что отравление существует, хотя бы мог с успехом оспаривать у экспертизы некоторые факты, на которых она основывает свое заключение. Я мог бы выбросить из числа доказательств правильности химического анализа ту склянку с лекарством, которая, будучи, взята с комода в день смерти покойного матерью его, была где-то ею спрятана и представлена врачам только через два дня после смерти Николая Познанского… Равным образом, я имею серьезные основания сомневаться в правильности анализа и той части внутренностей покойного, которые, по неизвестной мне законной причине, взяты были лечившим Николая Познанского доктором Николаевым к себе на дом. Но обхожу молчанием все эти упущения судебно-медицинского исследования, так как интересы подсудимой вовсе не находятся в зависимости от факта преступления, между
