стола и диск телефона.
— Да… — сказал Матвеев, ни соглашаясь, ни протестуя — почувствовал: надо заполнить паузу.
— У меня такое ощущение, что ты подрастерялся. Верно, Петр Петрович?
— Почему же, Герман Борисович?
— Голос унылый.
— Неудивительно. Я хорошо знал прапорщика Ерофеенко. Из старой гвардии он. Из нашенской. Сейчас таких старшин не бывает. Сейчас другие.
— Хуже?
— Не хуже, не лучше. Другие… Образованнее… С более сложными понятиями о добре, о справедливости. Мы отлично помним, что у нас техника новая. А о том, что у нас и люди новые, другой раз забываем.
Белый, кажется, обиделся. С ним всегда трудно было разговаривать, даже в те военные молодые годы. Совершенно неожиданно какое-нибудь слово, которому и не придавалось особого значения, вдруг било его по психике. Он начинал пыхтеть, покрываться розовыми пятнами, торопливо оправдывать или доказывать то, что давно было ясно.
— Это вы там забываете. Текучка засасывает вас, как болото. Мы смотрим шире. У нас образовательный ценз зафиксирован в процентах. Новая техника требует новых людей. Голос времени. Вот на последнем совещании…
Матвеев опустил трубку, мягко положил ее на колени. Взял с тумбочки сигарету. Закурил. По дороге проехала машина. Свет скользнул по комнате от кровати до двери. Исчез. А гудение мотора еще слышалось…
Сделав несколько глубоких затяжек, Матвеев вновь поднял трубку.
— …уровень выучки в короткие сроки овладевших новой боевой техникой еще раз убедительно доказывает, какое большое значение имеет оперативное внедрение в учебную практику передового опыта.
— Да, да, — пробормотал Матвеев и отчетливо зевнул.
— Я тебя, наверное, разбудил?
— Все хорошо, Герман Борисович.
— Ладно… Хорошего, допустим, мало. Но… я чего звоню… Не передумал, Петр Петрович? Может, пойдешь ко мне?
— Спасибо, Герман Борисович. За участие спасибо… Я не передумал.
3
Когда Лиля была маленькой, она любила играть в куклы. Самую красивую куклу звали Бетти. У нее были полуторасантиметровые ресницы. И она моргала ими с завидным умением.
Ежедневно Лиля придумывала для Бетти новую судьбу, в которой кукла пребывала дочерью рыбака, юной принцессой, пастушкой и даже красавицей, заколдованной Бабой Ягой.
Бетти попадала в сложные ситуации, безвыходные положения, но всегда и всюду в самый критический момент ее выручал храбрый и симпатичный юноша.
Увы, фабрики детских игрушек кукол-юношей не выпускали.
Герой-спаситель всегда оставался бесплотным, сотканным в воображении.
— Почему не бывает игрушек-мальчиков? — недоуменно спрашивала Лиля у бабушки.
В ответ Софья Романовна разводила руками и говорила:
— Сама удивляюсь.
— Это несправедливо, — возмущалась Лиля.
— Несправедливо, — соглашалась бабушка.
— Кукле скучно одной, — поясняла Лиля.
— Пусть играет с подругами, — советовала бабушка.
— Подруги — это совсем другое.
Однажды из командировки Петр Петрович привез дочери пластмассового футболиста. Футболист был веснушчатый, в трусах и бутсах. Под мышкой держал футбольный мяч. И впечатление производил несерьезное…
Нет, нет, футболист не мог быть героем Бетти. Но он был мужчиной. И с ним Бетти не было так одиноко и так скучно…
4
Герасим Обочин — Жанне Луниной.
«Дорогая Жанночка!
Ты не представляешь, как обрадовало меня твое письмо.
Честно говоря, я не очень надеялся получить ответ. Но он пришел, теплый, приветливый.
Мы думаем, что годы детства и юности навечно ушли от нас. Неверно. Они всегда в нашей памяти. И не только в памяти. Мы живем ценностями, которые постигли и приобрели в те годы. Первая любовь, я думаю, самая большая ценность, ни с чем не сравнимая.
Спасибо тебе за письмо.
Скорее бы декабрь. В декабре встретимся…
Герасим».
Жанна Лунина — Герасиму Обочину.
«Очень мило, что ты не забываешь меня. И очень правильно ты пишешь о юности, о детстве. Мне часто кажется, что я совсем маленькая девочка и что еще хожу в школу… Когда же наваждение проходит, мне хочется плакать.
И знаешь, я плачу… Естественно, если бываю одна.
Сейчас со мной живет подруга. Ей всего девятнадцать лет. Я подозреваю, что при виде ее у молодых мужчин повышается артериальное давление… Все-таки прекрасно, когда тебе девятнадцать лет и ты красива.
Герочка, в декабре ко мне не приезжай. Здесь в декабре снега и морозы. Тебе лучше ехать в Батуми. Подышать морским воздухом.
А у меня работа с утра до вечера. В декабре возможна вспышка гриппа. И ко всему прочему, полагаю, даже ежу понятно, женщина я занятая.
Не обижайся. Ты хороший мальчик, Гера…
Целую тебя. Жанна».
5
Лик у святого был унылый. И нос облуплен. Но это не от загара. В церковь проникало мало солнца и много сырости. По стенам расползлись ржавые пятна. Часть отсыревшей штукатурки лежала на полу и на ящиках с противогазами. И вся церковь напоминала Игнатову темную перевернутую кастрюлю с побитой эмалью.
Ребята: Игнатов, Истру, Асирьян и другие солдаты их отделения — сидели наверху на ящиках, почти под самым куполом, а начхим, майор, бегал внизу. Он и вообще-то был невысокого роста, а с высоты зеленых, стоящих один на другом ящиков казался чуть ли не приплюснутым.
— Будьте внимательнее. Не халтурьте, — поучал начхим.
— Дело мастера боится, товарищ майор, — заверил Истру. — Работа сдельная.
Краска, которой солдаты подкрашивали противогазы, пахла эфиром и еще какой-то гадостью. От запаха ее хотелось кашлять и тереть кулаком глаза.
— Не желал бы я когда-нибудь всерьез пользоваться этим намордником, — сказал Истру, держа на ладони противогазную маску.
— Я желал бы сейчас вдыхать запах Черного моря, — ответил Игнатов.
— Присоединяюсь, — среагировал Истру. — Асирьян, а ты чего желаешь?
Сурен сузил глаза, проверил, на месте ли усы, кашлянул. И сказал решительно:
— Я желаю выполнить задание товарища начхима. Качественно и в срок.
Истру прослезился.
— Дай я тебя облобызаю, мой родненький.
Небоскреб из ящиков высился у самой стены. Когда Истру потянулся к Асирьяну, ящики покачнулись. А до пола было не меньше пяти метров.
— Вай! Вай! — закричал Сурен.
Но все обошлось благополучно. Небоскреб не рухнул.
Святой был так близко, что его можно было коснуться пальцами. Игнатов не знал, кто это: Николай Угодник или Михаил Архангел. А может, Иисус Навин. Религиозные познания Славки зиждились на «Забавной библии» Лео Таксиля. Этим все сказано.
Сколько лет назад разрисовали эту церковь?
А светло-синий хитон на святом точно с прилавка магазина. И белки глаз у старика как у живого. Ничего себе краски!
— Товарищ майор, а кто здесь изображен? — спросил Игнатов.
Начхим задрал голову:
— Без понятия… Лучше противогаз тщательно осматривайте.
— Слушаю! — крикнул Игнатов. И хотел добавить, что нынче старые иконы в большой цене, но вдруг в проем громадной распахнутой двери увидел полковника Матвеева и подполковника Хазова.
Шепнул:
— Ребята,
