Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
водке, а то и лучше. Питье в то время превратилось в какой-то азартный спорт. Не то чтобы все были алкоголиками, а просто по закону запретного плода, который всегда сладок. Все отношения между людьми теперь стали мериться на бутылки. Если хочешь, чтобы тебе оказали услугу, поставь на стол бутылку. Это стало даже наблюдаться в оперативных отношениях в резидентуре. За помощь в проведении операции поставь бутылку. Если не поставил, то на тебя уже косо смотрят, мол, не наш человек. Мне казалось, что в посольстве много пили при шахе, однако то, что происходило в 81—82-х годах, перешло все границы. Советский госпиталь теперь стал основным объектом проникновения. Там был чистый медицинский спирт, который можно пить. И пили. Пьянки происходили каждодневно. Один устраивает сегодня, другой завтра и так по кругу. Но если большинство сотрудников посольства пили только по вечерам, а наутро появлялись на своих рабочих местах чистые как огурчики, то некоторые не могли остановиться. Одним из таких был наш партийный лидер представитель ЦК КПСС Анатолий Ефимович Мыльников.
Мыльников прибыл в посольство в начале 1981 года. Ему было в районе пятидесяти. Среднего роста, кругленький, мордочка тоже кругленькая, глазки маленькие поросячьи, носик маленький, вздернутый пуговкой, и всегда улыбается. В общем, типичный партийный работник.
Шебаршин, уж не знаю, из каких соображений, дал указание офицеру безопасности Левакову ввести Мыльникова в курс дела, охарактеризовав ему кто есть кто в советской колонии. Это делалось для того, чтобы с первых шагов обезопасить партийного лидера от дурных связей и их влияния. Леваков так и сделал, обрисовав Мыльникову всю картину советской колонии. Информация Левакова была принята к сведению, и Мыльников вышел в «самостоятельную жизнь». Начал он с того, что установил дружеские отношения со всеми теми, кого более всего не рекомендовал Леваков, и прежде всего с директором госпиталя. И пошло… Он пил беспробудно днями, как в посольстве, так и в других местах. Его неоднократно привозили с вечеринок в доску пьяным. Были у него в посольстве и семейные знакомства — жены двух шифровальщиков из референтуры. Одна — жена шифровальщика посольства, другая — шифровальщика торгпредства.
Эти две молодящиеся женщины постоянно были вместе и имели репутацию сплетниц в посольстве. Они постоянно прогуливались под руку и стреляли везде своими жадными глазами. Вот с ними-то и сошелся Мыльников. Уж не знаю, какие у них были отношения, только он часто пропадал то в квартире одной, то в квартире другой, а то они обе посещали его. Все это происходило в рабочее для их мужей время. И вот однажды наступил апогей всего этого беспробудного веселья Мыльникова. Как-то вечером, выпив все, что у него было, но не удовлетворившись, он решил посетить одну из своих приятельниц и разжиться выпивкой там. Но было уже 11 часов вечера, и к тому же ее муж был дома. Но в том состоянии, в котором пребывал Мыльников, ему уже было все равно. Он постучал в дверь, ему не ответили. Тогда он постучал громче, и еще громче. В конце концов он начал колотить в дверь кулаками и ногами, крича при этом: «Дайте водки, суки, а то я вас всех разнесу!» И ведь муж на этот стук не вышел и не попытался успокоить наглеца. Вызвали офицера безопасности, и уже он отвел Мыльникова домой.
На следующий день Мыльникова вызвал к себе посол и посетовал на его поведение. Поскольку Мыльников уезжал на следующий день в отпуск, посол сказал, что не будет сообщать в ЦК о происшествии. Но он взял честное слово с Мыльникова, что тот сам расскажет в Москве о случившемся.
Как выяснилось позднее, Мыльников рассказал о своем «моральном падении» и при этом плакал горючими слезами и божился, что этого больше не повторится. «Повинную голову меч не сечет», а особенно если голова партийная. Мыльников вернулся в посольство и как ни в чем не бывало опять начал заниматься тем же самым и с прежним размахом.
Где-то летом 1981 года информационные возможности резидентуры неожиданно улучшились. Один из наших офицеров Азоян служил до КГБ в войсках радиоперехвата. Он предложил развернуть «тарелку» в комнате радиоперехвата «Марс» и направить ее на юго-запад, то есть в район боевых действий между Ираном и Ираком. После нескольких дней кропотливых поисков вдруг он натолкнулся на интересную частоту. После проверки выяснилось, что это был радиотелефон личной канцелярии преемника Хомейни, аятоллы Монтазери. Эта канцелярия связывалась со всеми как на фронте, так и внутри страны, и говорили они о многом совершенно открыто. Удача была невероятная. Теперь из резидентуры шла информация с пометкой «документальная».
Во время моего пребывания в отпуске в Москве летом 1981 года руководство Управления «С» сообщило мне, что для меня подобрана замена. Однако, по их мнению, было бы желательно, чтобы молодой офицер провел еще один год в Центре и набрался бы больше опыта в оперативной работе. В этой связи мне было предложено остаться в Иране на пятый год. Моя первая реакция была совершенно отрицательной. Мол, я на пределе, больше не могу выдержать, и, кроме того, вы мне обещали. Я не хотел больше оставаться в Иране. Разведывательная работа в экстремальных условиях давала о себе знать. Ко мне отнеслись с пониманием и сказали, чтобы я сначала отдохнул в отпуске, а затем мы вернемся к этой теме. Они прекрасно знали, что делали. Окунувшись опять в советскую действительность, я вскоре изменил свое мнение. Ситуация в Москве неуклонно менялась в худшую сторону. Постоянные очереди, пустые прилавки, озлобленные люди, серость и подавленность. Народ старался залить свои проблемы водкой, пьянство неуклонно возрастало. Возрастала также и преступность. От своих друзей я узнал об эпидемическом размахе квартирных краж в Москве. Причем большинство краж было нацелено на квартиры номенклатуры и людей, им прислуживающих. Коррупция достигла таких размеров, что теперь за деньги можно было купить все, что угодно, было бы достаточно денег. Один из моих школьных приятелей, который вырос в крупного дельца черного рынка, купил себе должность в одном очень высоком номенклатурном учреждении.
На меня все это действовало очень удручающе. Не хотелось выходить на улицу, а особенно идти в магазины и видеть до отчаяния доведенных людей. В этой ситуации Иран даже при Хомейни казался раем. В конце отпуска я согласился остаться в Иране еще на один год.
В феврале 1981 года мне сделали операцию на ноге, вытащили установленные после аварии железки, и я быстро начала восстанавливаться. К приезду мужа в отпуск я уже могла
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
