Внезапно я затосковала по тебе, Вена — это так прекрасно, Вена — это так далеко.
С. Однако у нее и самомнение. Согласно словарю, вымученный означает «старание выглядеть достойно при отсутствии естественности», какой стыд. Она преувеличивает. Иногда она действительно может достать. Если бы она только знала о моем состоянии, моем жутком состоянии, если бы знала, из каких неразрывных тенет страха я пытаюсь выбраться, она бы не стала так надо мной подшучивать. Рассвет; люди умирают на рассвете, сказал Виктор Гюго. Сара. Изольда. Нет, не Изольда. Отведем взор от смерти. Как Гёте. Гёте, отказывающийся смотреть на трупы, приближаться к больным. Он отвергает смерть. Отводит глаза. Считает, что своим долголетием обязан этому бегству. Посмотрим в другую сторону. Я боюсь, боюсь. Боюсь умереть и боюсь ответить Саре.
Вена — это так прекрасно, Вена — это так далеко, это наверняка цитата, но откуда, чья, австрийца? Грильпарцера? Или все же Бальзака? Даже в переводе на немецкий она мне ничего не говорит. Боже, Боже мой, что ответить, что ответить, вместо джинна лампы призовем джинна «Гугла». Дух, ты здесь? Ага, никакая это не литература, это отрывок из ужасной французской песенки, вот полный текст, найденный за 0,009 секунды, — бог мой, какие же длинные у нее слова. Жизнь долгая, иногда очень долгая, особенно слушая песенку Барбары «Когда сегодня вечером я пишу тебе из Вены», что за идея, Сара, с чего это тебе, той, кто знает наизусть столько текстов — Рембо, Руми, Хафиза, — вспомнилась песенка Барбары, чье нервное лицо кажется то лукавым, то бесноватым, Бог мой, как я ненавижу французские песни, Эдит Пиаф с ее хрипловатым голосом, Барбару, такую унылую, что уши вянут. Я нашел свой ответ, я скопирую отрывок из другой песни, Шуберт и зима, вот, наполовину ослепленный зарей, что направляется к Дунаю, безжизненный свет надежды, надо на все смотреть через защитные очки надежды, лелеять другого в себе, узнать его, любить ту песню, что равна всем песням, от рассветных песен труверов, от песен Шумана и всех газелей творения, мы удивляемся всегда тому, что всякий раз приходит, ответу времени, страданию, сочувствию и смерти; день, чье пробужденье бесконечно; Восток, несущий свет, восток как направление стрелки компаса и Архангела в багряном; нам в диво мрамор Мира, испещренный прожилками страданий и любви, давайте, на рассвете нет стыда, давно уж нет стыда, не стыдно переписать эту песнь зимы, не стыдно отдаться чувствам…
Глаза закрыл я снова, Но жарко бьется кровь. Цвести ли цветам, что на стеклах? Обнять ли мне милую вновь?
…и теплому солнцу надежды.
Благодарности
Петеру Меткафу и его статье «Wine of the Corpse, Endocannibalisme and the Great Feast of the Dead in Borneo» («Трупное вино, эндоканнибализм и великий праздник Смерти на Борнео»), опубликованной в «Representations» в 1987-м, вдохновлявшей статью «О трупном вине Саравака», которая на самом деле является гораздо более существенным вкладом в науку, нежели считают Франц и Сара.
Берлинской культурной программе под эгидой Германской службы академических обменов, которая принимала меня в Берлине и позволила окунуться в мир немецкого востоковедения.
