– Надежда должна или умереть, или стать верой, Сальваторе. Вера побуждает людей совершать поступки.
– Ты окончательно превратился в философа?
– Это не мои слова. Одного моего друга по имени Грег Сноутон.
– Вера побуждает совершать разные поступки, Юлий.
– Да. В зависимости от того, кто верит. И – во что. Грег верил, что будущее за теми людьми, которые перешагивают через границы, а не возводят новые. И помогал им.
– Ясно. – Брэтали, всё это время державший за ручку свой рюкзак, пристроил его на подоконник. – Я слышал, ты работаешь вместе с Энэ Симоной.
– Да.
– Приходится ездить за границу? И как? Наверняка ведь во всякие переделки попадаете. Не слишком рискованно, с твоими клипами?
– Поначалу так и было, приходилось рисковать. Но кое-что изменилось… Мне не нужны теперь клипы, Сальваторе. Было время, когда жестокость превратилась для меня во что-то вроде наркотика, но оно прошло. Жажда угасла. Если надо защищать и защищаться – я это делаю. Не больше.
– Я думал, клипы ставят на всю жизнь, – заметил Брэтали. – Или психологи могут их снимать?
– Не знаю. Не интересовался. Я не снимал клипов.
Гай Юлий остановился, повернулся к Брэтали и взглянул ему в глаза.
– Однажды мы готовились к отправке с эстхелмингской посадочной площадки…
Он замолчал. Молчал и Брэтали.
– Я был среди тех семерых, Сальваторе. Тело нуэ может вынести много чего, но не лучемётную очередь в голову. Ну вот… Не знаю, что там с моими генами, можно ли сейчас считать меня нуэ… Некоторые свои способности я потерял, некоторые остались. Но клипов, ни первого, ни второго, точно нет. Он вернул меня таким, каким я был до них. Вместо клипов теперь – моя собственная воля. Не подавление… я смог научиться осознанному выбору. Или – просто осознанности. Когда действуешь осознанно, выбирать не из чего.
– Понятно.
Вслух Брэтали этого не сказал, но про себя подумал, что не ошибся: шрамов на лице Гая Юлия стало больше.
– После нападения технократов вы эту площадку использовать не можете?
– Да. Но мы с Ангелами объединились. Иногда подолгу остаёмся у них на базе, а они бывают у нас… Освобождённых людей размещаем для лечения и за Плато, и здесь. Вон в том доме, – Гай Юлий показал за окно.
– Там и сейчас кто-то есть?
– Несколько человек.
– И Ангелы помогают о них заботиться?
– Помогают. Хочешь пойти, посмотреть?
– А можно?
– Можно. Сальваторе, помнишь, ты как-то сказал, что маби прежде всего хотят благополучия для себя? Получается – это не всегда работает? Иначе ты не ушёл бы из «Мегалита».
– Ну… Смотря что считать благополучием, Юлий, – с иронией отозвался Брэтали. – Ладно… Я знаю, что ты надеешься от меня услышать. То, что люди прежде всего хотят худшего для других, тоже не всегда работает.
Направляясь к дому для приезжих, они встретили Энэ Симону. Она поприветствовала гостя энергичным кивком и принялась что-то объяснять Гаю Юлию. Бывший легионер сделал знак Брэтали, чтобы тот его не ждал. Сальваторе засомневался: наверное, пора подняться в Кристальный зал, вдруг мастер уже ждёт… Но всё-таки дошёл до дома и постучал в дверь, обшитую деревянными рейками светло-медового цвета.
Возможно, среди здешних Ангелов есть его знакомые. Одна особенно выдающаяся знакомая…
Дверь отворилась. На пороге действительно стоял знакомый человек. Но – совсем не тот, кого рассчитывал увидеть Брэтали.
– Ты?.. – удивился Сальваторе.
– Не ожидал? – вопросом ответил Эндрет. – А я вот слышал, что ты бываешь у психологов. Если интересно, как я сюда попал, так я с Ангелами работаю…
– Странное занятие – для тебя.
– Ну, люди меняются, и всё такое… По-другому начинают смотреть на вещи. И… от этого может измениться вся жизнь. Да, раньше я хотел только получше устроиться. А потом… решил: неплохо бы стать полезным кому-то… Как раз познакомился с Ангелами, и начал им помогать.
– Ну, удачи.
– Ты проходи, а то что мы в дверях… – Эндрет сделал шаг назад, пропуская Сальваторе в дом.
– Не теперь. Меня ждут.
– А-а… ясно. Слушай… – Эндрет посмотрел Брэтали в глаза и смущённо улыбнулся. На его скулах выступил румянец. – Тогда я повёл себя, как сволочь… Прости, пожалуйста. Знаешь, по-моему, я понял одну вещь. Настоящая сила – это когда отказываешься от своей силы, да? Когда можешь заставить, но не сделаешь этого… Вы это знаете, вы живёте так. А люди… далеко не все, и не всегда.
Молча выслушав Эндрета, Брэтали собрался идти.
– Подожди, – остановил тот. – Ты ведь так и не сказал мне своего имени.
– Можно подумать, оно тебе неизвестно. Сколько раз в «Мегалите» нас называли по именам, и здесь меня знают.
– Да, но от тебя я его не слышал…
– Сальваторе.
Было так, как сказал Йонне: Шэн устроился в кресле у одной стены Кристального зала, Брэтали – у противоположной. Комната была не маленькая – непривычно видеть собеседника на таком расстоянии, не имея возможности подойти ближе.
В том, как Шэн сидел, как разговаривал, угадывался намёк на усталость. Но больным он не выглядел.
Одет он был в белую футболку и серые брюки. Голову какое-то время не брил, отросшие тёмные волосы делали его похожим на кого-то… на кого-то, виденного давно и мельком. Брэтали не стал на этом сосредотачиваться.
Лицо мастера было открыто. Слёзы больше не текли из его глаз.
Глядя на Шэна, Сальваторе вспомнил разговор, который слышал по дороге в городок психологов. В самом конце этой дороги, пока ехал в автобусе от вокзала Пойолис до Эстхелминга. Речь шла об убийстве и о чуде, о технократах, и почему-то о младшем Джесере.
– Знаете, мастер, – нарушил тишину Брэтали, – я думал, мы с вами о многом поговорим. А теперь вот и не знаю, о чём говорить.
– Почему?
– Потому что по-настоящему меня интересовало только одно: всё ли с вами в порядке.
– Спасибо.
– Это мне нужно вас благодарить.
Сальваторе поднялся. Угадав его намерения, Шэн сделал отрицательный жест:
– Не надо, Брэтали…
– Ничего. Забыли, кто я? Мы сильные.
Когда примерно треть расстояния между ним и Шэном осталась позади, Брэтали почувствовал головную боль и тяжесть во всём теле. Сделалось душно, сердце забилось быстрее обычного. И с каждым мгновением становилось всё хуже. Но Сальваторе подошёл к мастеру с тем же спокойным выражением лица, с каким сделал первый шаг. Шэн встал ему навстречу. Брэтали протянул руку.
