Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
– Я вовсе не пылаю желанием с ним свидеться, – пробормотал я.
– Простите, – ответил он, – мне казалось, вам это доставит удовольствие. Полковник славится как душа общества. Он умеет ладить и с турками, и с англичанами, и с нами. А что с тем листом, что возили вы в Дамаск? Я как раз – пылаю желанием увидеть его. Он при вас?
– Нет, – обескураженно проговорил я и обвёл глазами четыре выпитых мною чашки кофе, потом перевёл взгляд на кабатчика. Не подмешали ли мне опиум руки сего хитреца, проворно спрятавшего глаза? Или они всегда прячут глаза, а хитрость европейцу читается в любом восточном лице? Жаркое солнце или какая-то отрава заставляли мечтать о холодных водах пролива.
– Вас проводить? – участливо спросил Титов.
– Справимся, – услышал я вдруг голос вернувшегося Прохора. – Сейчас баню, и вздремнуть вам надо до вечера, Алексей Петрович.
Он помог мне встать. Титов суетился рядом и, кажется, искренне ощущал себя виноватым, но Прохор, занимая место между нами, не дал возможности ему подсобить.
– Держаться бы нам от них от всех подальше, – бурчал он будто бы себе под нос. – Все они заодно, чернокнижники – известное дело.
Тесная улица Ставродрома оживлялась отдельными членами разных миссий, шедших во дворец. Два факела открывали шествие министров, и освещали мимоходом высокие дома Перы, из окон коих выглядывали любопытные, часто прекрасные лица. Супруги послов и именитые дамы следовали за ними в носилках, окружённые приветливыми кавалерами.
Я словно горел огнём, взлетая по ступеням парадного входа. Чередой распахнутых дверей ступал я по анфиладе залов, и решительные шаги мои, казалось, наполняли скрипом новой кожи все помещения. Грянула музыка, и пары пустились по кругу.
До пятисот гостей теснились в тройной зале посольства, и не всегда можно найти в столицах Европы что-нибудь великолепнее сего маскарада. Всё, что Восток и Запад могли только представить блестящего и роскошного в одеждах, стеклось здесь на общей их грани, большей частью в подлинниках, а не списках, ибо многие явились в народных одеяниях. Таким образом, дамы, рождённые в Пере, оделись в свои левантские платья: длинная исподняя их туника, влачась за ними, выходила так же из коротких рукавов верхней одежды, шитой золотом по бархату, и концы сии висели до полу или связывались за спицей; бесчисленные косы, переплетённые жемчугом, выбегая из-под драгоценной шапочки, рассыпались за плечами, и деревянные котурны возвышали стан их.
Посол английский, родом из Шотландии, составил целый кадриль соотечественников, поражавший вместе простотой одеяния горного и изяществом каждой отдельной его части, особенно оружия и рожков. Несколько рыцарей во всеоружии одиноко скитались по сему сонмищу, чуждые лёгкой весёлости праздника по воинственному характеру своего одеяния. Сановники Порты важно ходили по залам, нимало не воображая, что и они, представляя в лице своём народ оттоманский, невольно участвуют в маскараде. Несколько адъютантов султана заимствовали одежду наших горцев, как бы в противоположность шотландским, и чёрные лицом кавалеристы гусарским своим нарядом странно мешали Африку с Европой.
Ни один костюм в мире не мог бы скрыть от меня мою возлюбленную, и не изобрели ещё такой маски, которая погасила бы искры её восхитительных глаз. Чеканной поступью через весь зал я следовал к ней, минуя раскаты военного оркестра и брызги холодного шампанского, и чувствовал, что она тоже не сможет ошибиться. Казалось мне, что это в нашу честь играется гимн, и взоры всех обращены на нас. Она заметила меня издали, взоры наши пересеклись и сплелись неразрывными путами задолго до того, как склонил я перед ней голову в приглашении на вальс. Клокочущим признанием в любви я словно плеснул на неё из глубины моего кипящего сердца. Показалось мне, что словно горячим воском потекла влюблённая душа её навстречу моему предложению руки и сердца.
Вся последующая неделя осталась в воспоминаниях моих сплошным безумием череды скачущих дней и вечеров, кои не в силах я ныне описывать. Не знаю, заподозрила ли нас княгиня – это не составило бы труда, но я не делал визитов и не общался ни с кем, кроме Анны.
Происходило же всё так. Анна и Александра покидали дом в сопровождении гувернантки, уж после встречались мы в условленном месте, и я небольшим выкупом приобретал молчание француженки и свободу уединённых вздохов в беседках под платанами Азии, или бешеных скачек в лугах Европы – и не знаю, от чего сердца наши бились чаще, но свидетелем нашего счастья может считаться один лишь Босфор, равнодушно покровительствовавший всему, что происходит по его берегам. Спустя два или три часа я возвращал свою возлюбленную под строгую опеку. Вечером, если девушек не обязывали наносить визитов или проводить время с родными, всё повторялось сызнова. Это могло вызывать или не вызывать толки, но сезон в Буюк-Дере, куда перебрались мы вместе с прочими европейцами, только открывался, и суета весенних гуляний освобождала всех от множества условностей в знакомствах и общении.
– На Востоке особенно могучим платанам принято давать имена. Будет вам известно, Анна, что это древо зовут Готфридом Бульонским, – я указывал на исполина пятидесяти аршин с обхвате, – хотя, без сомнения, упомянутый Готфрид застал его примерно в таком же величии.
У византийцев место это именовалось Глубоким заливом или Великим полем. Горы, покрытые садами и виноградниками, составили цветущий пояс, среди которого разлилось море зелени. Во глубине просторной перспективы рисуются аркады римского водопровода, будто окна, из коего фиолетовые верхи фракийских гор смотрятся в долину, в Босфор и в далёкий берег Малой Азии. Среди долины возвышается дерево, одно из чудес Босфора и из исторических его памятников. Громы не один раз поражали великана; он сохраняет только треть своих ветвей, но и теперь удивляет своей необъятностью.
– Это, кажется, вовсе не одно дерево, – сказала Анна, объехав исполина, – в нём соединились несколько платанов, случайно или нарочно посаженные в кружок, после же срослись они и даже покрылись одной корой.
– Вы верно подметили, Анна Александровна. Турки называют его Семь братьев. – Я мог въехать верхом в его дупло, но предпочёл спешиться. – Тут укрытие от дождя, а иногда и кофейня.
Кони наши вольно паслись до самого вечера, мы же увлечённо обсуждали планы нашего будущего, и в том дне не существовало для меня преграды к осуществлению всего, о чём мы мечтали.
Другой же, однако, расставил всё на свои места. Мы не имели возможности отлучиться далеко, и провели утро в прекрасном саду резиденции нового нашего посла Бутенева, играя в пэл-мэл. Пара англичан, гостивших неподалёку, обставила нас, но мы вполне утешились историей о том, как весь этот участок нерегулярного сада оказался в прежнее время выигран в карты бароном Строгановым у менее везучих островитян. Беседа всё более углублялась в историю, чему способствовал вид фрегата «Барам», находившегося ныне в распоряжении британского посланника, а перед тем отвёзшего сэра Вальтера Скотта на лечение в Италию.
Мы живо болтали о романах этого замечательного шотландца, и в своей прогулке с Анной приблизились к самому краю сада, где кончались границы участка русского посольства. Она присела на скамью, и я помпезно, стоя на колене, преподнёс ей ветвь олеандра. Мои уста изливали напыщенные слова вперемежку с искренним выражением моих чувств, а глаза поникли долу, но когда спустя минуту вновь поднял я их, ожидая узреть полный лукавого веселия взгляд моей возлюбленной, словно ледяным ушатом окатили меня с головы до ног – такое растерянное выражение устремлённого мимо меня её взора не могло привидеться мне в самом дурном кошмаре.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
