Няня увела детей, и Аделиза преклонила колени перед алтарем.
Зная ее набожность, Вилл опустился рядом с ней и стал ждать, когда она будет готова идти дальше.
Наконец Аделиза подняла голову и вытерла слезы.
– Мне придется объяснить сыну, что люди иногда плачут от счастья, – с виноватой улыбкой произнесла она.
– Не сейчас, – ответил Вилл. – Я хочу еще кое-что показать вам.
Аделиза покачала головой:
– Не уверена, что готова к другим сюрпризам. Я и так уже себя не помню от изумления.
– Обещаю, вам понравится.
Широко улыбаясь, он взял ее за руку и вывел из часовни в зал, потом провел еще через какие-то помещения, и наконец они попали в богато обставленную жилую комнату с двумя утопленными в стене окнами, обращенными на южную сторону. Между ними располагался камин. В глубине комнаты стояла широкая кровать, на ней лежали тюфяки, но еще не было ни белья, ни полога.
Аделиза огляделась вокруг.
– Замечательно! – воскликнула она, радуясь, что тут нечему удивляться, но, заметив, что Вилл просто сияет, насторожилась.
– Я покажу вам кое-что еще лучше. – Он указал рукой на два дверных проема в восточной стене.
Любопытство победило, и Аделиза приблизилась к первому. По узкому изогнутому коридору она подошла к двери и за ней обнаружила нужник с небольшим круглым окном, пропускающим воздух и свет. Были там и ниша для свечей и гладкое деревянное сиденье.
– Это просто отхожее место. – Она взглянула на мужа с подозрением.
Тот пожал плечами и указал на другую дверь:
– А теперь загляните туда.
Заинтригованная, Аделиза направилась к той двери и увидела почти такую же уборную, только здесь была треугольная емкость, вделанная в стену.
– Вы всегда жалуетесь, что я брызгаю на сиденье, – сказал он. – Больше это не будет вас раздражать, теперь у каждого своя уборная.
Аделиза пристально посмотрела на него, и ее плечи снова начали вздрагивать, а глаза наполнились слезами.
– О Вилл! – И вдруг она засмеялась, и теперь Вилл искоса смотрел на нее, не понимая причины веселья.
Схватившись за живот, хохочущая Аделиза добрела до кровати и упала на тюфяки.
– Вы показали мне город и больницу, – выговорила она сквозь смех, вытирая рукой слезы. – Я ожидала это. Вы показали мне церковь и замок небывалой красоты, и я думала, вы превзошли самого себя. Вы показали мне часовню, такую прекрасную, что у меня защемило вот здесь. – Она приложила руку к сердцу. – И потом вы ведете меня сюда и, как будто это самый дорогой подарок, показываете мне два нужника!
– Но вы довольны? – опасливо спросил он.
Аделиза попыталась сдержать новый приступ хохота, потому что у нее уже живот болел от смеха, да и обидеть мужа не хотелось.
– Конечно довольна! Это необыкновенный сюрприз, и я благословляю вашу доброту. Вы очень заботливый муж.
Он покраснел.
Вилл редко баловал ее подарками, такими как шелка и драгоценные камни. Если она что-то хотела, то просила коннетабля приобрести это для нее. Супруг редко замечал, какого цвета ее платье и принаряжается ли она для него. Он принимал все это как должное, и иногда ей приходилось напрашиваться на комплименты. Но временами удивлял ее, например дарил книгу Эзопа или молитвенник в обложке из слоновой кости. А теперь построил для нее часовню, настолько красивую, что заставил ее плакать… и ее личную уборную, показывая таким образом, что после всех этих лет он все еще заботится о ней. Это редкий и потому очень ценный знак внимания; Генрих никогда не делал для нее ничего подобного, несмотря на то что она была королевой.
Вилл подошел и сел рядом с ней.
– Я размышлял, что может вам понравиться или, по крайней мере, что вы сочтете уместным, – пробормотал он и стал целовать ее, сначала неторопливо, а затем со все разгорающейся страстью.
– Не думаю, что вот это сейчас уместно, милорд, – прерывисто дыша, заметила Аделиза с озорством в голосе. – Сначала надо по крайней мере повесить полог. Что, если кто-нибудь войдет?
Он встал, подошел к двери и задвинул засов.
– Теперь никто не войдет.
Ее кровь превратилась в мед. Негоже нежиться в постели среди бела дня, но именно сознание неприличия происходящего подогревало желание, и потом, это ведь ее долг – любить мужа и рожать ему детей, и в этом смысле то, что между ними происходит, в высшей степени уместно.
Глава 52
Пролив Ла-Манш, март 1147 года
Держась за гардель и наклонившись вперед, Генрих, с взлохмаченными ветром медно-золотыми волосами, наблюдал, как из тумана вырастает и обретает четкие контуры береговая линия Англии. Сейчас это только предвестие, но однажды эта земля будет принадлежать ему. Беспокойные серые волны с барашками на гребне бьются о корпус корабля, в них отражается небо, а ветер такой сырой и холодный, что коченеет лицо, но он радовался тому, что постепенно обозначалось на горизонте, и посмеивался над добродушными шутками матросов. Он отправился в Англию с небольшим отрядом наемников. Заплатить им Генрих не мог – у него ничего не было, однако он обещал людям богатую поживу.
Через неделю ему исполнится четырнадцать, но он чувствует себя мужчиной. Отрочество стало для него трудным испытанием: Генрих не считал себя ребенком и злился, когда другие относились к нему как к несмышленышу.
Родители не давали согласия на этот поход. Они даже ничего не знали о нем. Генрих преисполнился решимости показать им, что он серьезный претендент на престол и готов сыграть свою роль в борьбе. К тому же он сейчас нужен в Англии.
Король Стефан окончательно стал хозяином положения, и это надо изменить. Генрих решил доказать, что умеет вести людей за собой, и убедить баронов в законности своих прав на престол. Сейчас это было особенно важно, так как Стефан вознамерился объявить наследником престола своего сына Эсташа.
До сих пор Рим и архиепископ Кентерберийский сопротивлялись этому, но Генрих знал, что сам должен повлиять на ход событий. Он пустился в этот поход не просто повоевать: нужно еще совершить некоторые дипломатические шаги, ведь король должен уметь не только вести войны, но и договариваться о мире.
Чайки закружились над кораблем, сообщая путникам, что земля близко, и две рыбацкие лодки закинули сети совсем рядом от штирборта. Очень скоро весть о его высадке распространится, как лесной пожар. Генрих улыбнулся и пощипал верхнюю губу, где пробивался мягкий, медного цвета пушок. А что, если пустить слух и позволить молве приукрасить события? Таким образом пятьдесят человек превратятся в пятьсот или даже в пять тысяч.
Вилл встал на колени в церкви Арундела и принялся молиться о благополучном родоразрешении Аделизы и об их еще не рожденном ребенке. Повитухи оставались с ней всю ночь и в это сырое и ветреное мартовское утро. Жена плохо ела, пока носила ребенка, и, не считая округлившегося чрева и набухшей груди, была просто кожа да кости, с синими кругами под глазами. Прижимая сцепленные ладони ко лбу, Вилл клялся Богу в том, что, если она перенесет эти роды, он больше не будет делить с ней постель, как бы она ни умоляла и как бы он ни желал ее. Ведь ее жизнь и здоровье намного важнее, чем несколько минут плотского удовольствия и ее неиссякаемая потребность доказать свою плодовитость.
