По крайней мере, направление она выбрала верно. Стата перевернулась на спину и расслабилась, взмывая и падая вместе с волнами. Звезды сплошь усыпали небосвод, выстроившись в привычные фигуры. Ковшик Большой Медведицы был на обычном месте, Полярная звезда – по правую руку от Статы, месяц тоже находился где положено, и проведенная через его рожки прямая касалась южного горизонта. Стата определенно плыла на восток; всего-то и нужно было двигаться дальше, и вскоре она достигнет Северной Америки.
Вот только у нее болел желудок. Она ничего не ела со вчерашнего дня и проголодалась, как волк. В дни усиленных тренировок ее организм сжигал по три тысячи калорий, и хотя сейчас Стата не так усердствовала, ее резервы глюкозы стремительно истощались. Тут пригодился бы жир, но вот жира-то у нее и не было. Те, кто плавает в океане на длинные дистанции, отличаются, как правило, приличным весом; помимо прочего, жир служит и защитой от холода. А холод тоже может стать проблемой, если городские огни не покажутся в ближайшее время. По ее прикидкам, температура воды была не менее восьмидесяти по Фаренгейту[164], но это все равно намного ниже температуры человеческого тела. С каждой минутой, проведенной в воде, из ее организма утекало тепло, которое должно было восполняться за счет пищи или жира, но Стата расходовала слишком много энергии, и вот посреди десятой восьмисотметровки одно из бедер уколола первая судорога.
Она перевернулась на спину и зависла на месте, уговаривая ногу расслабиться, мышечные волокна – не сокращаться так мучительно. Надо вылезти из бассейна и помассировать бедро. У Статы и вправду мелькнула такая мысль, и от этого ее паника лишь усилилась. Холод начал сковывать ее рассудок, тело отказывалось от борьбы, остывающий мозг стал выдавать галлюцинации. Она взглянула на небо. Нет, Полярная звезда не там, где надо – она справа, а должна быть слева. То есть она плыла в открытое море? Как долго? И что это меняет?
Она развернулась и плыла еще несколько минут, пока судорога не ударила вновь. Ей опять пришлось остановиться и улечься на спину, разглядывая звезды. В голове ожило одно из первых воспоминаний детства. Она сидела ночью на причале – наверное, перед домиком, который они снимали на южном берегу Лонг-Айленда несколько летних сезонов подряд, – и мать сказала ей, что звезды – это дырочки в небесах, через которые льется сияние Господа. Даже в четыре годика такие объяснения ее не устраивали, и позже, выяснив истинное положение вещей, она пришла к выводу, что в вопросах, связанных с реальным миром, маме доверять нельзя. Звезды оказались гигантскими шарами из пылающего газа, их количество и расстояние до них – ошеломляющим, и Бог тут был ни при чем, совсем ни при чем; Вселенная, развернувшая над Статой блистательное звездное полотно, оставалась совершенно безразличной к ее судьбе.
Поэтому она воздержалась от молитв, хотя в минуты отчаяния, как известно, к ним прибегают даже атеисты. Точнее, от молитв за себя саму; глядя в лицо Вселенной, она вслух помолилась за своего истинно верующего отца: если существует Нечто, неравнодушное к людям, то пусть оно позаботится об отце, поможет ему пережить смерть дочери, пусть он не винит себя, пусть утешится тем, в чем религиозные люди находят утешение.
Когда с этим было покончено, ее затопила постыдная жалость к себе, из глаз покатились соленые слезы и смешались с соленой морской водой. Она профукала свою жизнь; никто ее не любил, и она никого не любила; она не внесла ни малейшего вклада в дело человеческого прогресса; вскоре она пойдет на дно и будет миля за милей погружаться в черноту, затем ее пожрут падальщики, она перестанет существовать и вернется в небытие.
Потом она обломком корабля покачивалась на волнах, ожидая, когда холод лишит ее сознания; сколько минут, сколько часов это длилось, Стата не знала – само время утратило смысл, она всегда была здесь, болталась в обманчиво теплом море, беспомощно дожидаясь смерти. Судороги унялись, но в ее конечностях совсем не осталось сил; ей едва хватало энергии, чтобы просто держаться на воде. Пистолет она выкинула – и при этом даже не слишком сильно выиграла в плавучести; теперь решение оставить его казалось нелепой прихотью человека, которым она больше не была. Ее окутывала дрема, в голове всплывали образы из прошлого – строчки выученных наизусть стихов, сценки из школьной жизни, всяческие конфузы. Она глядела на звезду прямо над собой. Вот та стала размытой, превратилась в светящуюся петельку, погасла; она ушла под воду, она тонула.
Ее ноги что-то коснулось.
По телу Статы как будто прошел электрический разряд. Конечности сами выполнили давно отработанные, автоматические движения и вынесли ее на поверхность. Над морской гладью горел одинокий огонек, отбрасывая тусклый конус желтоватого света на рыбацкую лодку и воду вокруг нее. С лодки тянули сети – вот что означало это прикосновение. Три несильных гребка – и она у сети, до отказа заполненной поблескивающими креветками. Стата вцепилась в нее и через несколько минут уже лежала на фанерной палубе, разглядывая удивленные лица рыбаков.
– Не одолжите сотовый?
Оторвавшись от экрана ноутбука, Пепа Эспиноса увидела перед собой Кармел Мардер. Но узнала ее не сразу: так осунулось лицо девушки, такими красными и безумными были ее глаза.
– Иисус-Мария, Кармел! Что с тобой стряслось, черт побери? Где ты пропадала?
– Пожалуйста. Мне нужно позвонить отцу.
– Не выйдет. В casa связи больше нет. Господи, да присядь же! Как ты еще на ногах стоишь.
Пепа работала за столиком в «Эль Кангрехо Рохо», в зоне, которая не просматривалась с центральной площади Плайя-Диаманте. Стата так и рухнула на предложенный ей стул.
Пепа помахала официантке.
– У тебя голодный вид, niña[165]. Тебе нужно поесть. Что они с тобой сотворили?
– Я была в море. И да, поесть не откажусь.
Журналистка смотрела, как она поглощает еду: стопки смазанных маслом тортилий, куриный суп с рисом, полдюжины говяжьих энчилад, тарелку тако с начинкой из свежего huachinango[166], и все это запивалось чаем со льдом, стакан за стаканом. Не отрываясь от еды, Стата рассказывала.
– Погоди-ка, ты убила Габриэля Куэльо? Ручкой?
– Да. «Ротринг 600» за сто сорок девять баксов. Жаль ручку.
– Перо опаснее меча, как говорится[167].
– Да, странно, когда старые метафоры воплощаются в жизнь так буквально. Хотя, вообще-то, я убила его, пустив в череп пулю двадцать второго калибра. Но если бы я предпочитала дешевку вроде «Бик», то сейчас была бы мертва, а он бы нарезал меня кусочками и скармливал крабам.
