Очередной человек прошел в ворота, высокий человек; он остановился на мгновение в свете факела, словно радуясь возвращению. Глаза Борса были прикованы к его исключительного качества доспехам — рифленой кирасе с черной финифтью. Кираса была надета поверх белой монашеской рясы. Но на поясе вместо «розария» висел меч. Что-то в осанке этого человека, в развороте плеч, в том, как этот великан держал голову, заставило Борса похолодеть. На воине был великолепный шлем-салад, защищающий нос и щеки, выкованный в старинном венецианском стиле, украшенный рельефным изображением Христа на кресте. Сейчас он снял шлем, зажал локтем, опустился на колени прямо на булыжники, перекрестился и произнес слова благодарности. Хотя от всех прибывших исходила угроза, этот человек был похож на леопарда, бегущего со стаей волков. Когда он поднялся, черные глаза сверкнули, словно мрамор, освещенный огнем. Он сделал глубокий вдох, огляделся, как человек, осматривающий королевство, которое собирается в скором времени завоевать.
— Стигматы Христовы, — пробормотал себе под нос Борс.
Кто-то еще проскользнул в ворота вслед за великаном — кто-то стройный, более хрупкий, но такой же смертоносный, как готовая атаковать змея. Этот второй тоже снял шлем, открывая порочный рот, внимательные, но пустые глаза, — все это Борс отлично запомнил в доках Мессины. Пока Анаклето рассматривал стены, Борс развернулся и полез вверх по ступенькам к парапету.
Людовико Людовичи вернулся. Настало время мышам сидеть тихо.
* * *
В ту ночь Людовико встретился с Ла Валлеттом и всеми балифами на совете старейшин. Там же присутствовал Мельхиор де Робле, командир подкрепления, который не был членом Религии, он был рыцарем испанского ордена Сантьяго. Людовико удалось завоевать его расположение во время путешествия из Мессины. Именно Робле ясно дал понять совету старейшин, что Людовико лично убедил дона Гарсию прислать подкрепление.
Настроение совета отражало состояние всего города, следовательно, было мрачным. Перенаселение было огромно и усугублялось тем, что рыцарям пришлось разобрать много домов для укрепления фортификаций. Для беженцев устроили городок из палаток на Лизоле, но теперь по ней палили перевезенные от Сент-Эльмо турецкие орудия, опустошая островок. Продовольствия пока хватало. Каждый житель получал три фунтовых лепешки в день, а запасы зерна, масла, соленого мяса и рыбы были попрежнему значительны. Однако запасы воды, несмотря на наполненные цистерны в хранилище под Сент-Анджело и резерв из сорока тысяч бочонков, приближались к критическому уровню, поскольку все колодцы и источники располагались за стенами города. Бриться, мыться и стирать белье было запрещено, нарушителей приказа, в основном женщин, ожидала порка на площади. Слухи и домыслы ходили во множестве, в местах раздачи воды вдруг вспыхнули беспорядки. Бунты удалось предотвратить, отдав толпе хранившихся про запас заключенных, на которых люди смогли излить свое недовольство. Некоторых самых громких крикунов выпороли под виселицей и вздернули.
Несмотря на все прилагаемые усилия, скоро предстояло столкнуться с серьезными лишениями. Всю воду, которая еще оставалась, требовалось сохранить для гарнизона. Специальный человек уже был отправлен на поиски воды — он изрыл ямами оба полуострова. Если у него ничего не получится, пояснил Ла Валлетт, придется изгнать большое количество простого народа за стены города, чтобы они сдались на милость туркам. В подобных обстоятельствах риск возникновения бунта окажется огромен, и это решение он примет только в том случае, когда у него не останется иного выбора. Ла Валлетт хотел, чтобы совет, и только совет, знал, что, возможно, им придется обратить оружие против собственного народа.
Никто не возражал. Адмирал Пьетро дель Монте, крепкий, могучий человек с крючковатым носом и бархатистыми глазами, сидел все это время молча, выслушивая мнения других и время от времени бросая взгляды на Людовико. Как и Ла Валлетт, дель Монте в своем уже немолодом возрасте вел деятельную жизнь. Ла Валлетт перехватил один из взглядов адмирала и повернулся к Людовико.
— Фра Людовико, — произнес он, — а что вы могли бы сообщить нам о намерениях дона Гарсии Толедского?
Людовико помолчал, словно собираясь с мыслями, затем заговорил спокойным низким голосом, который, как он знал, привлекает всеобщее внимание.
— В данный момент такого большого подкрепления, о котором вы мечтаете, нет. — Он воздел руки, словно обращаясь к их рассудительности. — Собрать столько войск, доставить их сюда и разместить — а всем этим неустанно занимается сейчас дон Гарсия, — непросто. Ведь такого большого христианского войска на Средиземном море не собирали с тех пор, как его предшественник пытался завоевать Джербу.
Он произнес это таким невинным тоном, словно в отличие от всех сидящих за столом понятия не имел, что Ла Валлетт был одним из горячих сторонников того несчастливого похода. Ла Валлетт ничего не сказал.
— Флот собирается в Севилье, — продолжил Людовико. — Готовясь к перевозке четырех тысяч войска, воины со всех гарнизонов Италии прибывают в спешном порядке. Насколько я понимаю, им потребуется некоторое время, чтобы собраться. Не меньше недели.
Возгласы разочарования пронеслись над столом. Ла Валлетт жестом заставил их умолкнуть.
— Вы ошибаетесь, подозревая за этой задержкой некий заговор, — сказал Людовико. — В доказательство своего расположения Толедо отправил своего собственного сына, Федерико, сражаться на нашей стороне.
Федерико прибыл вместе с подкреплением — Людовико лично уговорил его присоединиться к кампании. Сейчас на дона Гарсию оказывали давление не только политические силы, но и частные лица. Одобрительные кивки, радостные возгласы от испанцев и недовольные от французов прокатились над столом.
— Могу также заверить вас, — продолжал Людовико, — что его святейшество Папа Пий предпринимает все, что в его силах, пытаясь облегчить нашу участь. — Он заметил, что его слова «нашей» и «нашу» прошли без всяких неодобрительных замечаний. — Его святейшество Папа призвал всех достойных итальянских рыцарей оказать помощь ордену, в особенности рыцарей Санто-Стефано.
Ряд возмущенных реплик не удалось заглушить. Орден Санто-Стефано, грубо скопированный с Религии, был основан всего четыре года назад самим Папой и его дальним родственником Козимо Медичи.[88]Госпитальеры считали его, пусть и не совсем справедливо, шайкой обрюзгших богачей, едва ли способных вскарабкаться в седло.
— Наверное, они пришлют нам в помощь какую-нибудь картину, — проворчал дель Монте.
Послышались одобрительные смешки, Людовико улыбнулся вместе со всеми. Настал момент использовать первый инструмент из нескольких, какими его вооружили перед отъездом из Рима Папа Пий и Микеле Гислери. Он взял с коленей кожаный футляр, побывавший в папских руках, и передал его Ла Валлетту, который тотчас узнал круглую свинцовую печать, обозначающую апостольское послание высочайшей важности.
