Это было палио 1340 года.
Судя по тому, что я нашла его только сейчас, бесценный артефакт был спрятан в простынях человеком, который твердo настроился меня на них уложить. Но кем? И для чего?
Двадцать лет назад мама пошла на крайние меры, чтобы защитить священный стяг и передать его мне. Я, в свою очередь, не успела найти палио, как тут же его лишилась, но вот оно опять вернулось ко мне, как заговоренное. Еще вчера, в Рокка ди Тентеннано, я прямо спросила Алессандро, знает ли он, где палио, и получила загадочный ответ, что без меня оно все равно бесполезно. И теперь, когда средневековое знамя оказалось у меня в руках, все неожиданно встало на свои места.
Если верить дневнику маэстро Амброджио, Ромео Марескотти поклялся, что при победе в Палио 1340 года использует призовое знамя в качестве своей брачной простыни. Но злодей Салимбени сделал все, чтобы не дать Ромео и Джульетте разделить ложе, и ему это удалось.
До сегодняшней ночи.
Вот почему, сообразила я, попутно удивляясь, что еще способна соображать в два часа ночи, в спальне пахло ладаном, когда я вернулась после купания в бассейне. Брат Лоренцо и монахи хотели лично убедиться, что палио находится там, где ему надлежит, - в постели, которую я, скорее всего, разделю с Алессандро.
Если взглянуть на сложившуюся ситуацию глазами оптимиста, все выглядит весьма романтично. Братство Лоренцо поставило целью своего существования «исправить» грехи прошлого, чтобы проклятие брата Лоренцо наконец-то потеряло силу, - отсюда церемония возвращения кольца Ромео на палец Джульетты и освобождение кинжала от следов злодеяний. Я даже смогла бы снисходительно отнестись к палио в моей постели. Если версия маэстро Амброджио - правда, а Шекспир все выдумал, Ромео и Джульетта ждали консуммации своего брака очень долго. Кто бы стал возражать против несложного обряда?
Но дело было не в этом, а в том, что, кто бы ни подложил знамя мне в кровать, он был в сговоре с покойным Бруно Каррерой и прямо или косвенно нес ответственность за ограбление сейфа в Музее Совы, отправившее беднягу Пеппо на больничную койку. Другими словами, не только романтическая причуда заставила меня сидеть среди ночи на кровати с пачио на коленях - я чувствовала, что за всем этим кроется нечто гораздо большее и опасное.
Испугавшись, что с Алессандро что-то случилось, я вскочила с кровати. Не желая ощупью искать одежду в шкафу, я живо натянула красное бархатное платье, лежавшее на полу, и открыла балконную дверь. Выйдя на балкон, я полной грудью вдохнула целительное спокойствие прохладной ночи, а потом осторожно заглянула в комнату Алессандро.
В комнате никого не было, но там горел свет, и все выглядело так, словно Алессандро вышел в спешке, не закрыв балкон.
Секунду- две я набиралась смелости толкнуть незакрытую балконную дверки войти в комнату. Хотя теперь я стала к нему ближе, чем к любому другому мужчине, с которыми меня сводила судьба, внутренний голос настойчиво напоминал, что, если не брать в расчет физиогномику и любезные речи, я совсем не знаю Алессандро.
Некоторое время я стояла посреди комнаты, рассматривая обстановку. Это была не просто другая комната для гостей, это была его комната, и в иной ситуации я с удовольствием бы сунула нос во все углы и рассмотрела фотографии на стенах и маленькие банки, полные любопытных безделушек.
Когда я уже собралась посмотреть в ванной, снаружи послышались отдаленные голоса, доносившиеся из-за полуоткрытой двери на внутреннюю галерею. Высунув голову за дверь, я никого не увидела ни на галерее, ни в парадном зале внизу. Вечеринка закончилась несколько часов назад, и дом погрузился в темноту, которую немного рассеивал настенный канделябр в углу.
Выйдя на галерею, я попыталась определить, откуда доносится речь, и пришла к выводу, что разговаривают в соседней гостевой, дальше по коридору. Несмотря на отрывистость, до неузнаваемости менявшую голоса, и на мое похмелье, я узнала голос Алессандро. От звука второго голоса у меня одновременно по спине пробежал мороз и потеплело на сердце. Я поняла, что не смогу заснуть, пока собственными глазами не увижу, кому удалось выманить новобрачного с эпического ложа.
Дверь в комнату была приоткрыта. Я на цыпочках подошла ближе, сторонясь полоски света, падавшей на мраморный пол, и немного наклонилась, чтобы лучше видеть комнату. Я различила двух мужчин и даже уловила отрывки их беседы, хотя и не поняла, о чем они говорят. Алессандро сидел на столе в одних джинсах, очень напряженный, хотя всего пару часов назад этого, как говорится, ничто не предвещало. В следующую секунду собеседник повернулся к нему лицом, и я мгновенно все поняла.
Это был Умберто.
VIII.III О, сердце змея, скрытого в цветах!
Так жил дракон в пещере этой дивной?
Дженис всегда утверждала - нужно хотя бы раз остаться с разбитым сердцем, чтобы повзрослеть и понять, кто ты есть. Для меня эта суровая доктрина всегда была еще одной веской причиной не влюбляться - до недавнего времени. Стоя на галерее и глядя, как Алессандро и Умберто что-то замышляют против меня, я мгновенно поняла, кто я есть. Шекспирова ослица.
Несмотря на все, что я узнала об Умберто за последнюю неделю, первое, что я ощутила, увидев его, - радость. Нелепую, бурную, абсурдную радость, которую смогла обуздать лишь через несколько секунд. Две недели назад, после похорон тетки Роуз, я считала Умберто единственной близкой мне душой и улетала навстречу моим итальянским приключениям не без некоторой вины, что оставляю его одного. Конечно, теперь все изменилось, но это не значит, что я перестала любить Умберто.
Его присутствие повергло меня в шок, но я сразу поняла, что удивляться особо нечему. Едва Дженис обрушила на меня новость, что Умберто не кто иной, как Лучано Салимбени, я догадалась, что, несмотря на дурацкие телефонные расспросы и притворное недоумение по поводу маминой шкатулки, он всегда опережал меня на несколько ходов. Я любила его и защищала от Дженис, настаивая, что она что-то неправильно поняла в своей полиции или у них там какая-то путаница, и его предательство поразило меня в самое сердце.
Как бы ни пыталась я объяснить его присутствие, сомнений быть не могло: Умберто действительно Лучано Салимбени. Он нанял Бруно Карреру, чтобы завладеть палио, а если вспомнить, что люди мерли как мухи, стоило Умберто оказаться неподалеку, именно он удавил несчастного ворюгу его же шнурками.
Больше всего меня поразило, что Умберто выглядел совершенно как всегда. Даже выражение лица было в точности, как я помнила - слегка надменное, с толикой приятного удивления, никогда не выдававшее истинных чувств и мыслей.
Это я изменилась.
Я, наконец, убедилась, что Дженис все эти годы была права: Умберто - психопат, который рано или поздно окончательно свихнется. И насчет Алессандро она не ошиблась, утверждая, что он нисколько в меня не влюблен и все его ухаживания - лишь часть хитроумного плана с целью завладеть сокровищем. Надо было слушать умного человека, а теперь слишком поздно. Как круглая дура, я стояла в галерее, чувствуя, что словно кто-то кувалдой грохнул по моему будущему.
