— Не путай меня с ними, — попросил я. — Братья Морган знамениты, а знаменитые братья всегда немного чокнутые.
— That's life,[71]— сказал Генри.
Вскоре шутки утихли: проехав пять километров по скользкой проселочной дороге, мы оказались у маленького летнего домика, расположенного в приятном отдалении от прочих, на небольшом возвышении — рядом с заливом, который, очевидно, и назывался Лёкнэсвикен.
— Паркуй здесь! — Генри указал на ворота.
Черстин припарковала машину, выключила фары, поставила автомобиль на ручной тормоз, после чего мы шагнули в темноту.
— Кажется, мертво, — сказал я.
— Мне показалось, в окне что-то блеснуло, — отозвался Генри.
— Ты уверен, что это тот самый дом?
— Как я могу быть уверен? Я полагаюсь на интуицию, раньше она меня не подводила.
— Милое местечко, — прошептала Черстин, словно мы занимались чем-то запрещенным.
Избушка стояла на холме с видом на залив, еще не освободившийся ото льда. На другом берегу возвышался еще один холм: вместе они напоминали великолепные ворота, ведущие в залив. Наверное, летом здесь был рай: колышущийся тростник, кувшинки и солнце с утра до вечера.
Генри шел на пару шагов впереди нас, сдержанно-возбужденный: вероятно, он не до конца понимал, что делает. Но отступать было некуда, оставалось лишь идти до конца и смотреть, что там в избе.
Скользя, мы подобрались к двери: кто-то не так давно расчищал снег у входа, так что совсем заброшенным это место не выглядело. Генри подошел к двери и постучал. Из окна, обращенного к заливу, струился слабый свет, не похожий на электрический, неровный и дрожащий.
В доме было совсем тихо, и Генри снова постучал. Затаив дыхание, мы прождали две, три минуты, но слышали только шелест холодного ветра в вершинах сосен. Генри взялся за ручку двери и открыл ее.
— Привет! — крикнул он.
— Зайдем, посмотрим, — подтолкнул я его.
Генри вошел первым, в нос тут же ударила вонь: затхлый запах пота, керосина, объедков и испражнений. Пройдя через ледяную комнату, продуваемую сквозняками, мы нашли пропавшего Лео. Он спал в кровати под тремя толстыми одеялами, а пол вокруг него был заставлен пустыми бутылками из-под виски одного и того же сорта — «Джонни Уокер» с изображением франта в красном пальто, пенсне, цилиндре и с тростью. Рядом с кроватью стоял ящик с непочатыми бутылками. Похоже, в этом домишке спиртного выпили на десять тысяч крон.
— Я выйду, — прошептала Черстин мне на ухо; в глазах у нее стояли слезы — от сострадания или от невыносимой аммиачной вони, я не знаю.
Генри подошел к кровати и стал трясти Лео: на смену страху явилась скаутская удаль. Здесь надо было навести порядок, а в таких случаях нельзя опускать руки и раскисать при виде легкого морального распада, который, в общем-то, может постичь кого угодно. Генри тряс голову Лео, повторял его имя, но не получал ответа. Зато в соседней кровати что-то зашевелилось. Генри едва не вскрикнул от ужаса, когда из-под кучи одеял показалась голова.
Это была невероятно исхудавшая девушка лет двадцати с небольшим, которая, очевидно, так усердно травила себя, что вполне могла сойти за пенсионерку.
— Черт… — простонала девчонка, лениво протирая глаза. — А вы что здесь делаете? — спросила она, словно зная, кто мы такие.
Вскоре оказалось, что она и в самом деле знает, кто мы.
— Я то же самое хотел спросить, — раздраженно отозвался Генри. — Кто ты такая?
— … к черту, — произнесла девчонка.
Генри приподнял худое тельце над кроватью, но тут же чуть не уронил от изумления.
— Ты тоже видишь? — обратился он ко мне.
— Мир тесен, — ответил я.
— Этот мир — точно!
— Оставьте меня… оставьте меня в покое, черти… — стонала девчонка, совсем как тем вечером, когда мы нашли ее изуродованное тело у своей двери и выкупали в теплой ванне, чтобы затем всю ночь просидеть у ее постели.
— Оставьте… — продолжал черный ангел глухим, хриплым, усталым голосом.
— Да, да, — сказал Генри. — Я брат Лео, и мы хотим забрать его в город.
Худышка сидела на краю кровати, терла глаза и, казалось, не очень понимала, что происходит. Она сидела и закатывала глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, словно у нее кружилась голова.
— … к черту, — повторила она. — Не сейчас!
— Как это — не сейчас? — спросил Генри. — Вы же до смерти упьетесь!
Девушка со стоном рухнула на пол. Я поднял ее и попытался расчистить пол у кровати от пустой тары и консервных банок с фасолью и равиолями, которые воняли блевотиной.
Генри все пытался растормошить Лео, поднимал ему веки и хлестал по щекам, но тот не реагировал.
— Вы же только пили, правда? — спросил Генри у девчонки. — Вы же, черт вас побери, больше ничего не принимали?
Та по-прежнему сидела на полу, закатив глаза и ничего не соображая.
— У вас есть тут шприцы? — крикнул Генри прямо ей в ухо.
— У меня, — ответила девчонка заплетающимся языком, — у меня свой! — И прозвучало это почти гордо.
— А Лео? Он ширялся?
— Он, — бормотала девчонка. — Он только бухает…
Генри вышел за снегом и вернулся вместе с Черстин, у которой лицо было в полоску: она ревела на улице.
Мы натерли Лео снегом, и только после этого он стал проявлять признаки жизни: корчиться, плеваться и вырываться из моих рук. Наконец, меж век показалась тоненькая щелка, Лео пробормотал что-то неразборчивое, застонал и попытался отвернуться к стене, но не смог.
Внезапно девчонка подскочила на ноги и принялась болтать с той же скоростью, что и в тот раз, когда очнулась у нас дома, — как ведущий аукциона, громко, визгливо и с нажимом. Она вовсе не казалась подавленной, скорее, наоборот.
— Вы бы видели! Вы бы видели, что мы делали! — кричала она. — Пойдемте, я покажу, покажу, что мы отказали!
Мы с Генри и Черстин сперва переглянулись, а потом посмотрели на девчонку, которая дергалась и рвалась куда-то, чтобы показать, что они там отказали.
— Успокойся, мы тебя не тронем, — сказал я. — Мы вас трогать не будем. Скоро поедем в город…
— Вы должны… все фигня, фигня… — продолжала девчонка, выскочив в открытую дверь.
— Класа, — обратился ко мне Генри, — иди за ней и посмотри, что там такое, а мы пока дотащим Лео до машины.
— Ладно, — согласился я и отправился во тьму за девчонкой.
Я слышал ее трескучую болтовню, когда она спускалась по склону на лед залива, и видел заснеженные перила, которые, наверное, годились летом, но теперь из-за снежных завалов доставали нам только до щиколоток. Тропинка, которая вела к воде, была заледеневшей и скользкой, и мне приходилось сильно напрягаться, чтобы не упасть и не разбиться, а юная наркоманка неслась со всех ног с той нечеловеческой силой, которая порой на короткое время просыпается в угнетенных.
