– А их правде из крыс делают?
– Да ерунда! Кто сказал?
– Все в классе говорят.
– Как в школе?
– Пятерку по истории получил.
– По истории?
– Ага. За Батыево нашествие.
– Это хорошо.
– Кстати, я про Ледовое побоище понял. Как крестоносцев можно было на тонкий лед загнать.
– Я тоже три варианта придумал…
– А как у тебя с погодой там было, в Хабаровске?
– И с погодой отлично, и с природой отлично… Ты, мне кажется, чего-то скрываешь от меня.
– Ты тоже от меня что-то скрываешь.
– А что «опель» Михалыча у нашего подъезда стоит?
– Я на нем теперь езжу.
– Свистишь?
– На сто рублей поспорим?
– Ну ладно, разберусь со временем…
* * *
– Вот что, люди! – Игнач обратился к населению Берестихи. – Ухожу я от вас в город Новгород, – князю Александру Ярославичу служить.
– Вернешься?
– Надеюсь. Там через три года, недалече от Новгорода, в трех днях пути, шведы на Неву придут, северные земли наши захватывать, а еще через год Ливонский орден на Псков и Новгород вдоль по берегу Чудского озера навалится… Так получается… По звездам. Я нужен там.
– Иди, коль нужен.
– Позвольте мне, люди, с собой половину проволоки колючей забрать. Пригодится она мне, – сердцем чувствую!
– Забирай половину!
– Не жалко!
– А от меня вам – наказ: поставьте вы крест каменный на большаке, – чтобы знали потомки, – вот тут, в этом месте, Батыя повернули! Не прошел хан Батый далее!
– Это нужно сделать! – крикнул Афанасич. – В память тех, кто головы сложил!
– Сделаем! – решил народ. – Не сомневайся, Игнач, иди с Богом. Сделаем!
* * *
Пригожий и тихий вечер. Выйдя на берег реки, Олена оглянулась. Ни души. Теперь можно было сесть наплакаться вволю… Нет, плакать нельзя! Можно грустить. Грустить – можно.
Речка памяти бежит
По лугам,
То петляет в перелесках
Тут и там,
То в болотах, затерявшись,
Чертит круг,
Но не сразу возвращается,
Не вдруг.
Речка памяти течет
Уж давно,
То слезы простой прозрачней, —
Видно дно.
То как зеркало волшебное
Она, —
Видно жизнь в ней, видно смерть,
Не видно дна.
Речка памяти моей
Все течет.
Скоро тронется на ней
Жизни лед.
И тогда я поутру
Соберусь,
В речке памяти моей
Утоплюсь.
Солнце, краснея, все ниже опускалось на макушки далеких елей.
Левея обрыва, на котором сидела Олена, из-за корней сосны, размытых весенними половодьями, на девушку смотрел как зачарованный четырех-пятимесячный поросенок, – толстый, желтовато-оранжевый, как спелый абрикос, с нежно-розовым пятачком.
* * *
С верхней галереи гордости района, ресторана «Русь», открывались необъятные дали, – ресторан был выстроен в самой высокой точке холма, господствующего над местностью. Да и с внутренним интерьером здесь было все классно: древнерусский стиль, халдеи в шлемах и кольчугах с блокнотом, салфеткой и подносом в виде щита на изготовку, официантки – в ярких сарафанах, с кокошниками…
Мир казался игрушечным с этих высот, лежащим среди полей и перелесков.
Леса, поля, леса… На горизонте – леса…
Ресторанный зал уже опустел… За одним из столиков сидел Николай Аверьянов с капитанскими погонами на плечах.
Первый раз в своей жизни он сидел в ресторане один. Настроения не было никакого, – допить и удавиться.
Нетронутая закуска и небольшой графин – грамм на триста… Не пьется, не идет…
Свет в зале ресторана начал плавно меркнуть. За спиной Коли раздался голос официантки:
– Простите, товарищ капитан, но мы уже закрываемся…
Голос очень знакомый… Коля резко повернулся: Оленушка! В сарафане, кокошнике… На шее – знакомый амулет…
* * *
Дома у Аверьяновых Алексей с Катей, торопясь, накрывали праздничный стол.
– Давай, расставляй холодную закуску… – Алеша Аверьянов глянул на часы. – Минут через двадцать они приедут из ресторана… Вошли, а здесь полный тип-топ…
– Кто – «они»-то? Ты так и не сказал.
– Отец. С молодой. С невестой.
– С «невестой»?
– Оленой зовут.
– Откуда ты все знаешь?
– Так я же в будущем был.
– А сюда давай «персидские» украшения положим… Ахнут!
– Да уж, – отец у меня по музеям не ходок. Хотя перстень-то был в тринадцатом веке противотанковой миной взорван… Так что перстень отец, возможно, и видел.
– А женские украшения – эксклюзивная коллекция от Степана Разина? Ахнет, помяни мое слово! А Олена его – с катушек – брык!
– Ну, она не очень-то «брык». Она девушка такая еще… амазонка. Не барышня-крестьянка… И не тургеневская, – отнюдь.
– От красивых вещей любая женщина – «брык». Даже Медуза-Горгона…
– Согласен. Что ни говори, а гарнитурчик сделан на атас.
– Да, в тринадцатом веке в русской деревне такой красоты не увидишь!
– Я и в городах такого не видел, в Алмазном фонде, в Эрмитаже, в Оружейной палате…
– А тут деревня темная. Глубинка. А точно она прилетит к нам?
– Спрашиваешь! Я ж это все и организовал. На мне и ответственность. А твое дело помочь мне закуски расставить.
– А как тебе удалось нарушить самый страшный запрет и переместить навсегда человека из его времени в чужое?
– Никак не удалось бы. Я просто создал прецедент. Бюрократия и юриспруденция там, в тридцать пятом, жуткая. Я смог закон объехать только потому, что она сама, Олена, навстречу судьбе рванулась…
– То есть?
– То есть буквально. Она ведь там себя от горя взорвала.
– Не поняла?
– Ну, от отца связка гранат осталась… Она ушла подальше от людей. На бережок, – в укромное место… Связку – к груди, и сдернула кольцо. Хорошо, я ее манипулятором выхватил. За три миллисекунды до взрыва. Был готов, чувствовал, не подвела удача.
– А зачем тебе была нужна удача? Это же время извне, – можно сто раз попробовать?
– Можно. Можно сто раз наблюдать, как человека разносит в клочья. Один раз. Второй раз. Опять смазал! Третий раз. Нет, снова ее разнесло на куски! И что со мной сегодня?! Четвертый раз попробуем… Получше прицелюсь теперь, не халтуря… Опять не успел… Зато успел заметить, как левую руку ей оторвало и в кусты отшвырнуло… Пятый раз, шестой… Ты, Катя, хоть немного думай, прежде чем спрашивать! Попадать нужно с первого раза. Знаешь, как отец говорит? «Снайпер стреляет один раз».
