дрожь сковала горло, глазам сделалось мокро. Вольдемар ослабил хватку.
Александр облегченно и шумно вздохнул:
— Чтобы кто-то еще узнал, а не только ты? И пустить труд всей семьи коту под хвост? Отдать наш город Духам? Подумай сам.
Брат не сопротивлялся. А Вольдемар с раннего детства не умел нападать первым. Тем более бить безоружного и того, кто не дает сдачи. И даже теперь он покорно, но с затаенным отвращением к самому себе разжал кулаки.
— А вообще… недурно, надо сказать. — Александр поднялся, отряхиваясь и потирая ушибленную поясницу, и ловко подцепил трость с набалдашником в виде грифоньей головы — символа дома Пелей, позже ставшего талисманом всего Института гипотетической истории.
Еще со времен Древней Греции грифон считался повелителем двух стихий — земли и воздуха, хтони и возвышенного царства. Борясь с Духами, отец призвал их, упрямых и противоречивых, как двуликий Янус, в верхний мир и сделал своими помощниками.
Что ж, тяги к иронии их семье издавна было не занимать…
Вольдемар громко сопел, сдерживая новый приступ ярости. К горлу подкатывал противный и несвоевременный ком. Не такой встречи с семьей он ожидал. Совсем не такой…
— Теперь у тебя не только камень бессмертия, но и числовой код, подчиняющий Время. Будешь и дальше вершить судьбы? Ты всегда стремился к власти…
— Есть люди, которым их место в жизни мало́, велико или впору. Мое всегда было мне мало.
— Удивительно, что отец передал управление аптекой именно тебе. Именно в год моей смерти. Или, скажешь, это чистая случайность? — поддел Вольдемар, искоса глядя на брата.
Александр не смутился. И не удивился:
— Ага. Вспомнил, значит. Выходит, не зря с Мастером якшался.
— Не тебе одному с Духами интриги плести, — пробормотал он и, проигнорировав протянутую руку брата, встал.
Речная вода стекала с него потоком, не впитываясь жадно в кожу, и это было настолько непривычно, почти дико, что Вольдемар растерянно похлопал себя по бокам, а затем внимательно прислушался к внутренним ощущениям.
Что-то изменилось. Неуловимо, но знакомо. Пропала крепкая нить, серыми стежками памяти связывавшая его с Потусторонней реальностью.
Но взамен нее пришло другое: мягкие пальцы ветра в волосах, гулкое биение сердца, пружинящая усталость в ногах, но легкость и удивительная ясность мыслей.
— Живой, живой, — подтвердил Александр с легкой полуулыбкой. — И вполне себе человек. Все как заказывал.
— Ты?! — вытаращился на него Вольдемар, не в силах поверить в происходящее.
— Не благодари, — небрежно отмахнулся Александр. — Считай, выхватил тебя из-под носа у смерти, — и добавил для весомости, самодовольно вскинув указательный палец к небу: — Дважды.
Дважды. Значит…
— Значит, ничего не было. Перепутья, взрыва моста, возрождения.
«…и не было разрушения колонны на Дворцовой площади».
От воспоминания о псевдоконцерте челюсти свело судорогой. Вольдемар затряс головой, прогоняя такие ясные — и жуткие — кадры. Простонал:
— Какой же я был дура-а-ак…
Александр пожал плечами, сказал невозмутимо:
— Multa renascentur, quae jam decidere. [107] Но если оперировать понятиями линейного времени, нет. Ничего из перечисленного не происходило. Точнее, не произойдет. Успокойся. И приведи-ка себя в порядок. Простудишься.
Вольдемар покорно стянул мокрое насквозь пальто и швырнул на землю. Отжимать дорогую дизайнерскую шерсть было бесполезно — в любом случае превратится в бесформенный мешок.
Александр поглядел на его потертые, с дырками, джинсы, на рубашку (неоново-розовый и оранжевый, почти как догорающий закат сейчас) и, снова тяжело вздохнув, стал расстегивать пуговицы. Кинул Вольдемару свое пальто:
— Слишком авангардно для нынешнего времени.
Вольдемар критично оглядел фасон и принялся нехотя одеваться:
— Теперь что? Отец хотел объединить оба наших мира: Перепутье и реальный Петербург, но ты был против.
— Конечно! Ведь это безумие.
— Но другой план, полагаю, у тебя уже есть?
Александр рассеянно постучал тростью по земле:
— Посмотрим. Всему свое время. Сейчас нам лучше пойти домой. Матушка волнуется. Попробуешь объяснить ей свое внезапное возвращение с того света.
— Например?
Александр сделал вид, что задумался:
— Например, будем считать, ты страшно проигрался в карты и был вынужден подстроить смерть и сбежать с Ермаком в Сибирь.
— Очень смешно, — фыркнул Вольдемар. [108]
— А кто сказал, что я шучу? Лучше подумай, чем займешься дальше.
Вольдемар хотел возразить, но передумал. В груди опять заныло от томительной тоски, но теперь это было иное чувство: не навечно утраченного, а вновь обретенного. Чувство, которое настигает на пороге в новую жизнь. И нетерпение мешалось в нем со страхом и радостным оживлением.
Они пошли вдоль набережной в сторону Васильевского острова, держась на уважительном расстоянии в шаг друг от друга: не совсем как чужие, но еще не родня.
Ветер дул им в спины, гнал по мостовой мелкий бумажный мусор.
Из-под брошенной возле моста телеги без переднего колеса выскользнул худой облезлый кот и внимательно повел носом по ветру, принюхиваясь. Короткую шерсть на впалом боку покрывали сухая грязь и блестящая рыбья чешуя. Из-за пыли с трудом можно было разглядеть, что животное на самом деле трехцветное, редкого для помойного бродяги крапчатого окраса.
Кот вытянулся, пошевелил длинными серебристыми усами и, завидев вдалеке уходящие фигуры двух братьев, жалобно мяукнул и стрелой метнулся следом. Догнав, впился когтями в штаны Вольдемара и, как по стволу дерева, полез вверх по ноге.
— У, бродяга! Ты? Неужели?
Вольдемар подхватил кота на руки и прижал к груди. Зверь заверещал, радостно, с почти человеческим неверием во внезапное свое счастье.
— Как вымахал за год, а? — обратился Вольдемар к брату.
Александр пожал плечами. Кажется, он не был удивлен, но нечто вроде уважения мелькнуло на миг в его взгляде.
— Мы думали, он потерялся. В день, когда ты умер, точнее пропал, кот словно спятил: выпрыгнул из окна и дал деру через всю улицу. Как до сих пор не издох, непонятно. Все-таки изнеженная заграничная порода.
Вольдемар возмущенно скривился. Обхватил кота, приподнял его перед собой:
— Как он мог умереть, посмотри, а? Он же трехцветный. На счастье!
Кот умиротворенно замурчал, точно подтверждая догадку. Вольдемар внезапно забеспокоился, точно вспомнил о важной детали:
— Попробуешь. Ты сказал «попробуешь объяснить ей». А ты?
— Это время, — Александр сделал движение рукой, обводя пространство вокруг них, — больше мне не принадлежит. В семьдесят шестом мне было двадцать шесть. Но никак не под шестьдесят… Смотри, какое интересное тройное сочетание получается.
— Смешно звучит. С учетом, что теперь тебе принадлежит любое время. Значит, что? Встретимся в будущем?
Александр кивнул:
— Встретимся в будущем. Non eadem est aetas, non mens. [109]
— Прекрати, — возмутился Вольдемар.
— Что?
— Латынь — моя фишка.
— Это не просто латынь, — назидательно поправил Александр. — Это Гораций. А ты, между прочим, не ответил на вопрос, — напомнил он. — Минуту назад, пока не явилось это чудовище, я спрашивал, что ты планируешь делать дальше, Вольдемар Андреас Теодор.
Вольдемар подумал:
— Ну, до следующей попытки Духов прорваться в мир живых еще ровно сто лет, если мы говорим о две тысячи сто двадцать четвертом. А мы теперь вообще в девятнадцатом веке. Сомневаюсь, что меня это затронет.
— Зря. Нет ничего невозможного.
Александр усмехнулся. Вынул из кармана часы на изящной цепочке. В крышке блеснул на миг кроваво-красный кристалл, отражая закатное солнце.
— Забавно, — проговорил он задумчиво, обращаясь скорее к самому себе, нежели к Вольдемару, и с нежностью погладил камень, — как все ищут простое в сложном, отчего-то забывая о сути. Почему жертвенник Атакан обязательно должен быть огромным валуном, чтобы приносить ему кровавые жертвы? Хотя положительная сторона у всего есть. Например, напитавшийся чужими жизнями камешек вполне может даровать своему владельцу бессмертие. А время, как известно, — деньги. То есть, простите, золото. Вот вам и алхимия.
Александр посмотрел на время. Но больше ничего не сказал.
Несколько кварталов шли молча.
Кот соскользнул с рук и теперь бодро вышагивал рядом, гордо запрокинув голову.
Мимо проехал, грохоча по мостовой, конный экипаж. Копыта лошадей выбивали звонкую дробь, окованные железом колеса натужно скрипели. Вольдемар проводил повозку удивленным взглядом. Придется еще долго привыкать к отсутствию Интернета и телефонов.
Подумав об этом, Вольдемар потянулся к уху, нащупал серебряную сережку в виде кольца, снял и незаметно опустил в карман пальто.
Сумерки сгущались, отбрасывая длинные косые тени от всего, до чего могли дотянуться. Пройдет еще час, и на центральных улицах и вдоль каналов
